По рукам и ногам

Шеол

Алисия неожиданно обняла меня, забыв, что прижимается к спине, которую только пару минут назад с осторожностью ювелира обрабатывала. Лбом уткнулась в плечо.

Я была бесконечно благодарна ей за то, что она не оставляет меня, когда так нужно, за то, что в душу не лезет. За то, что губы ее кое-как заглушают боль. Но мне решительно нечего было предложить взамен.

Этот Кэри, скотина, вывернул всю душу наизнанку, да так и оставил. А ты попробуй теперь чего из нее выдави.

Алисия ничего и не просила.

Когда она уходила, я оставалась одна и даже носа не казала

из комнаты, лишь бы только случайно не столкнуться с Кэри. Он тоже не искал встречи, к счастью. Не до того ему было. Наверное, бухает, ох пардон, заливает раны сердечные вискарем, или что-то вроде того. Рыжая говорила, что ему стыдно показываться мне на глаза.

Ну что за глупости.

Ближе к вечеру она почему-то не пришла, и было уже где-то около полуночи, когда я, бездумно уставившись в мерцающий экран телевизора над кроватью, все еще ждала ее появления.

Я не искала неприятностей, но эти падлы нашли меня сами.

– Кэри, нельзя не спать третью ночь подряд! – послышался за дверью звонкий голос Алисии, и через секунду она втолкнула своего братца, куда больше походившего на ходячий труп, ко мне в комнату. – Раз тебе нечем заняться, займись-ка ты делом. В конце концов, это твоя наложница и твои обязанности. Заодно посмотришь, что ты наделал. А я, прости уж, еле на ногах держусь! В конце концов, – добавила она уже без всякой спеси и значительно тише, – мужик ты или не мужик? Нечего голову в песок совать… Все будет хорошо, – а это адресовалось уже мне, вскочившей почти что в панике, потому что, нет, она что, действительно собирается оставить меня наедине с мучителем?! Хочет, чтобы я схлопотала еще одну моральную травму вдогонку к и так уже искареженной психике?

Но Алисия скрылась за дверью, не успела я и рта раскрыть. Оставила виснуть свое до смерти пустое «все-будет-хорошо» в воздухе, когда и так ясно, что ни черта уже не будет.

Конечно, ноги эту прохиндейку держали прекрасно, тут ясное дело, она хотела братца отвлечь от мрачных мыслей, а в голову ей не пришло, что делать это с моей помощью чертовски плохая и просто бесчеловечная затея, для нас обоих. Да еще и в ту же комнату, где жила Элен. А тут все еще ее волосами пахнет.

Кэри неторопливыми шагами пересек комнату и сел на мою кровать. Все молча. Я сглотнула неожиданно подкативший к горлу ком и рассеянно опустилась обратно, только чуть подальше от него. Как будто ведром воды окатили. И даже телевизор на минимальной громкости в такой тишине казался оглушительным, и я выключила, чтобы почувствовать, как звенит в ушах. Кэри был словно где-то совсем далеко мыслями, а я забилась в самый дальный угол кровати, обняв колени, потому что подозревала, что он так и до утра просидеть может. Что же мне теперь, всю ночь мучаться?

– Алисия сказала, тебе нужно принять душ, – наконец мучитель поднял на меня взгляд.

– И сама могу, – буркнула я, вжавшись еще сильнее в огромную подушку у изголовья, – правда уже могу.

– Я не настроен спорить, – хлесткое, как любая из его пощечин.

«Я не настроен спорить» следует воспринимать, как «все будет по-моему»? И охота ему со мной церемониться сейчас? Или сам понимает, что нужно отвлечься?

Понимает,

конечно же.

– Хорошо, – я соскочила с кровати и покорно принялась стягивать с себя прозрачное подобие ночной рубашки.

Во взгляде Ланкмиллера даже скользнуло что-то вроде удивления моему быстрому согласию. А с тобой спорить – себе дороже.

Избавившись от одежды, я сразу же в душ поплелась. Не буду звать его и вытягивать из его пучины, и если хочет, пусть вытягивается сам.

Жажда контроля и власти, видимо, возымела верх над прострацией мучителя, и он решительным шагом направился за мной.

Понятия «душ» и «Ланкмиллер» совмещались отвратительно, и их союз, как правило выливался только в одно. Я порывисто вздохнула, поворачиваясь к нему спиной. Полюбуйся на свои труды, паскуда. И…

Надеюсь, ты не настолько ничтожен, чтобы скорбеть об одной, засаживая в другую?

Все та же табуретка и та же мочалка, только Кэри не раздевался, рассчитывая сделать все аккуратно. А я… Я просто хотела, чтобы было побыстрей. Его прикосновения, привычные и непривычные разом, которых я так боялась, оказались вполне терпимыми, даже успокаивающими. Ланкмиллер был необыкновенно холоден и деликатен, даже не отпускал привычных ехидных комментариев по поводу моей напряженности.

Он вообще делал все это, наверное, только потому что Алисия попросила.

В общем, я чувствовала себя, словно на приеме у гинеколога: ничего такого вроде бы, а неуютно невообразимо.

– Вид у тебя такой зашуганный, будто целый день бьют, – с какой-то непонятной интонацией сообщил Кэри, подавая мне полотенце.

– Не желаю слышать это от того, кто меня на днях в грязь втоптал, – мрачно парировала я.

– В том, что ты воспринимаешь слишком болезненно обычные вещи, не моя вина, – отрезал мучитель, подталкивая меня в комнату, пока я старательно пыталась завернуться в полотенце так, чтобы иметь потребный вид.

– А знаешь, тебе нужно в полиции работать, – истерично хохотнула я, забираясь обратно на кровать и уже предчувствуя, что сейчас я скажу что-то очень больное и горькое. – Придет к тебе потерпевшая: «Шеф, меня изнасиловали, сделайте что-нибудь». А ты ей: «Да ладно, вы воспринимаете слишком болезненно обычные вещи». А потом еще какой-нибудь юнец заглянет: «У меня любовь всей жизни пристрелили, найдите убийцу!». А ты в ответ: «Надо на цепь сажать было, средство безотказное. Да и вообще, забей ты на эту шлюху, что, на ней свет клином сошелся в самом-то деле?» Что ты так смотришь? – голос вдруг сорвался до хриплого и усталого, истеричные нотки угасли. – Ну ударь, если уж тебе от этого легче станет.

Я зажмурилась, ожидая, что за это-то он из меня точно дух выбьет.

Ладно, согласна, меня занесло. Но какого черта я вообще должна жалеть абсолютно-чужого-мне-человека? Сочувствие, сострадание, такт – это все для счастливых. А мне бы просто сейчас от боли не задохнуться.

У меня когда-то были железные нервы.

Я ничего никому не должна, и все в этом доме мне чужое.

Тогда какого, мать его, черта, боль, которую я причиняю ему, сразу же отзывается в моей грудной клетке?