По слову Блистательного Дома
Шрифт:
Пока я глазел по сторонам, мой соперник обнажился по пояс. Жилистое мускулистое тело, два небольших шрама, жертва пижонства, надо полагать. В баню ходить не надо — жира нет. Он взял в руки оружие.
— Я готов.
Мне пришлось последовать его примеру, и я сообщил о своей готовности.
Граик, не обращая на меня внимания, сделал несколько телодвижений. Клинки размазывались в воздухе. И пружинисто-кошачьей походкой пошел вдоль ограждения.
— Он опасный противник, — порадовал меня Унго.
— Да и мы, фавор, чай не ботфортом консоме хлебаем. Только лаптем. Для экзотики.
— Какое странное имя, — восхитился фавор. — Экзотика.
Но наш диалог прервал жизнерадостный вопль Бындура:
— Сходитесь.
Ну
Они были очень разными и очень похожими. Мощный телом Саин и гибкий, тягучий враг его. Почти одного роста, одинаково мягкие, обманчиво медлительные движения. Готовые взорваться. Мне сильно повезло с этим парнем. Он был лучше. Тот, другой Саин никогда бы не отказался от права меча. А против этого чудовищного клинка у Граика просто не было никаких шансов. Я видел, как порхает в руках Саина его бастард. Классической методе прямых клинков противостояло нечто новое. Неизвестное искусство боя. Парень не переставал меня удивлять. Для поединка он выбрал оружие, годное для того, чтобы обезоружить. Он сам слегка модифицировал дзюттэ. Меня не покидало ощущение, что Саин приготовил Граику очередную неожиданность.
Граик, конечно, собирался биться в своей излюбленной басконской манере. Сошлись. Без приветствия встали в позицию. И Граик, не мудрствуя лукаво, атаковал глубоким выпадом. Взметнулись неуклюжие клинки и, расшвыряв шпагу и даго, замерли. Граик отошел и атаковал вновь. Вновь. Вновь. Сильный и быстрый, он атаковал снова и снова, проявляя чудеса гибкости и ловкости, рубил с разворота, атаковал в прыжке, обрушивая на Саина каскад отточенных до совершенства ударов, которые проваливались в никуда. Не делающий никаких эффектных движений, так любимых бродячими воителями, Саин перемещался почти лениво, но кургузые клинки оказывались всегда на пути мечей, овеянных славой, и пару раз мне показалось, что сверкали они чересчур близко от тела магистра Ордена прямых клинков. В два кошачьих шага Саин разорвал дистанцию, Граик попытался достать его в глубоком выпаде. И почти достал, Саин, сбившись с ритма, неловко взмахнул правым мечом и попал им в ловушку даги, мелькнула шпага, и, дабы не потерять кисть руки, Саин выпустил меч. Тот пару раз крутанулся в воздухе и снулой рыбой шлепнулся на песок арены.
— Что, страшно? — радостно проскрежетал Граик. И добавил, как плюнул: — Пес.
Мудрость старой русской пословицы о ехании на рать и с рати очевидна, но не все эту крылатую фразу знают. Граик не знал и потому стал хвалиться, не дождавшись окончательного результата. Звон благородной стали прервал какой-то немузыкальный лязг. Саин как-то странно развернулся, и верный клинок господина магистра вырвался из его мощной десницы и, мелькнув в воздухе, рукоятью влип в ладонь Саина, который, воспользовавшись замешательством удивленного внезапной потерей Граика, пнул последнего ногой в грудь. Причем так ловко, что тот воспарил в воздух, пролетел пару метров и крепко хлопнулся оземь той частью тела, где спина теряет свое благородное название и именуется уже по-другому. Когда же возмущенный апологет прямых клинков решил вскочить и высказать свое возмущение, в этом благородном намерении ему помешал его же собственный клинок, упертый в межключичную впадину.
— Сдавайся, — сказал Саин. И удивленный Граик выпустил рукоять даго.
— Ты опять победил, — изумленно проговорил он.
— Вставай, — протянул ему руку Саин. — Теперь ты служишь у меня.
Тот оттолкнул руку и вскочил.
— Никогда. Ты слышишь. Никогда я не буду служить тебе. — Разъяренный, с горящим взором и раздутыми ноздрями, он производил впечатление. — Я лучше убью себя.
— Ну и дурак. Нам еще дочь твою искать. А такой строптивый раб, как ты… Нет уж. Увольте. Поступай ко мне на службу. Мне нужны хорошие воины.
—
— Спасать мир, — скромно сообщил Саин.
Магистр посмотрел на него, как на глубоко психически нездорового человека, вдохнул воздух для яростной, судя по всему, отповеди. Выдохнул. Сдулся.
— Я согласен.
Публика на трибунах была в восторге. Поединок получился весьма-таки зрелищный, и благодарные зрители щедро сыпали серебро в здоровенную серебряную же чашу. По традиции эта чаша доставалась победителю. Но по той же традиции некая, как правило большая, часть денежек уходила на угощение благодарных зрителей, ибо щедрость воителя не должна быть меньше его доблести.
В процессе облачения и рассовывания по местам многочисленных душегубских приспособлений я наслаждался комментариями своих благородных спутников.
— Прекрасно. Какая поэзия боя, — мелодично восхищался Унго.
— Наш брат полил мое сердце медом, — выпевал, вторя ему баритоном, Хамыц.
— Наш старший — великий воин, — резюмировал Баргул.
Когда процедура хлопанья по плечам и выдерживания ребросокрушительных объятий была завершена, к нам таки протиснулся корчмарь и, прижимая к мощной груди не менее лопатистые ладошки, начал приглашать победителя и, конечно же, его достойных спутников поднять и осушить бокал вина, выслушать многочисленные здравницы и вообще провести время в обществе ценителей клинковой забавы. Все, конечно же, за счет наших гостеприимных хозяев. Ибо это был такой бой, такой бой! Поминутно кланяясь, он ловко подпихивал нас своим немалым животом к вратам вверенного ему храма чревоугодия.
— Не соблаговолит ли господин наниматель представить меня членам своего гоарда? — раздался голос. Голос принадлежал магистру Ордена прямых клинков Граику.
Тот, как всегда, был великолепен.
— Этот воин поедет с нами, — сообщил я.
Спецназ промолчал. Гласом народа выступил, как всегда, велеречивый Унго.
— Он был груб с нами. И не принес извинений. Я не желал бы путешествовать со столь несдержанным и неучтивым человеком.
— Твоя речь полна благородства, достойный воин. Прошу принять мои извинения, — склонился в куртуазнейшем поклоне Граик.
— Он хорошо бьется. Такой воин в походе не может быть лишним, — высказался Хамыц. — Он смел. Не побоялся бросить нам всем вызов.
Баргул промолчал. Очень выразительно промолчал, поглаживая секиру.
— Я принимаю твои извинения, — высокомерно махнул кудрями Унго. — Вот моя рука.
— И пойдемте попьем. Пить же охота, — обхватил их за плечи Хамыц и повлек в кружал.
В зале было дымно и шумно. Порок табакокурения был здесь известен, и местные жители предавались ему со всем пылом своей средневековой души. Наше появление вызвало понятное оживление, и какое-то время мы купались в лучах славы. Однако наш хозяин, судя по всему не первый раз попадавший в подобные ситуации, отважно бросился своим могучим чревом на толпу обожателей и пробил нам таки проход к тому самому столу, из-за которого нас выволок мстительный Граик. Не переставая приседать и кланяться, наш добрый корчмарь рассадил нас всех в резные кресла, которые заменили обычные скамьи, и гордо выпрямился.
— Турнирный кубок! — гулко пророкотал его голос.
В дверях появились двое дюжих мужичков, торжественно тащивших ту самую серебряную емкость, в которую благодарные зрители ссыпали материальное выражение своего восхищения. Серебра было с горкой, хотя емкость напоминала не кубок, а солидную такую кастрюлю на ножке. Корчмарь принял этот предмет и, с некоторым усилием удерживая его в руках, заговорил:
— Прими же нашу благодарность, достойный Саин, — и с этими словами опрокинул означенный кубок на стол. Одно слово — корчмарь. С деньгами обращаться умеет. Монеты приятной горкой улеглись на стол, и ни одна при этом не скатилась на пол. Их было много.