По слову Блистательного Дома
Шрифт:
— Вина! — воздел он кубок над головой.
От стойки к нему уже спешили две очаровательные девчушки. С немалым напряжением притащили они нескромных размеров оплетенную бутыль с залитым сургучом горлышком и с трудом водрузили ее на стол.
— О! Аргосское! — удивленно пробормотал Граик. — А мне его даже не предложили.
— Да. Аргосское, господин мой Граик, — загордился хозяин.
Он вытащил из-под своего белоснежного фартука устрашающих размеров тесак и аккуратненько отбил сургуч. Одна из барышень подала ему здоровенный блестящий штопор, и толстяк сопя начал вкручивать его в пробку. Напрягся. Из-под жира на шее прорезались чудовищные мышцы. Выдернул. По залу поплыл потрясающий аромат. Толстяк
— Лейте!
Пенящаяся струя со звоном ударила в серебро. Аромат стал одуряющим. Пахло медом и коньяком, виноградом и полынью, первой весенней грозой и тихим осенним утром. Запах словами вообще сложно передать, а уж этот…
— Я поднимаю этот кубок за тебя, достойный Саин, победителя в этом поединке. За тебя, достойный Граик, с честью принявший поражение. За мудрейшего Тиваса, великого лекаря и исцелителя. За вас, могучие воины. За вас, честные селяне. За вас, дорогие гости нашей деревни. За господина нашего лорда Шарм'Ат. — И после небольшой паузы, с невероятным почтением: — За Блистательный Дом. — И после паузы: — За Императора.
Все в зале встали. А толстяк начал пить. Грешным делом я подумал, что он собирается сам опростать эту немалую емкость, но через некоторую толику времени корчмарь остановился, с сожалением посмотрел на бокальчик и со словами «Эх, стар я стал!» передал мне кубок.
— Благодарность моя не знает границ, — важно ответил я и приник к емкости.
Пить пришлось долго и много, но тяжела доля народного любимца. Зал замер и, когда стаканчик перевернулся, демонстрируя пустоту, взорвался восторженными воплями. Кубок грохнул о стол. Ребро ладони моей со звоном влетело в груду серебра и разделило ее на две неравные части, большая из которых двинулась в сторону толстяка. Герой дня приложил правую руку к сердцу.
— Прошу всех быть моими гостями. Вина всем!
Толстяк довольно кивнул головой. И по залу разбежались аккуратные девчушки с подносами, уставленными полными кружками.
— Ужель, достойный кормилец наш, всех ты будешь в сей день поить аргосским? — ехидно поинтересовался Граик.
— Увы мне, достойный воитель, но сего чудесного напитка хватит лишь нам. — И с этими словами почтенный корчмарь впихнул свою обширную талию в последнее из кресел, стоявших у стола.
— Хватит ли нам? — с сомнением хмыкнул магистр прямых клинков.
Сидяшие за столом расхохотались. Кажется, лед отчуждения затрещал.
Пить здесь умели и к делу этому относились с большой серьезностью. Не один раз наполнились кубки и не один раз опустошились, когда наш достойный хозяин встал и поднял руку, украшенную вновь полной кружкой. Шум в зале постепенно затих.
— Теперь, когда гости усладили нёба и чрева свои, не желают ли они усладить и слух свой? — Его добродушное лицо украсила лукавая усмешка. — Ведь недаром эта корчма зовется «Сладкозвучная».
Массы радостным ревом подтвердили, что желают. На свободное от столов место вынесли лавку, на которую изящно вспорхнули две юные барышни лет тринадцати, очень похожие друг на дружку. Ясные голубые глаза, вздернутые носики, тугие щечки с ямочками от улыбок на пухлых губах.
— Доченьки мои. Солнышки светлые, — с трезвой слезой в голосе проговорил корчмарь.
И действительно. Девчушки являли собой значительно улучшенный вариант нашего достойного собутыльника.
Барышни поерзали, наконец уселись, оправили на коленках чистенькие фартучки и запели. Звонкие детские голоса взлетели к закопченному своду корчмы, заполнили ее целиком, пихнулись в залежи обыденности в душах присутствующих, распихали их и сделали эти самые души лучше, добрее. К словам я в общем-то и не прислушивался, какие-то цветочки, птички… А голоса толкались в душу; и сложности, и трудности отходили, прогоняемые этими чистыми
— Вина мне налейте. За них пить буду.
И когда вино сравнялось с краями, поднял кубок перед грудью. Сказал:
— Счастья вам много. И не твои лишь это солнышки, — обратился к корчмарю. — Всем светите, — и приник к чаше. Зал затих. А он пил и пил. Пил и пил. Зал замер. Отпустил чашу. Выдохнул. Перевернул огромный кубок, и ни капли не упало на стол.
— Пусть столько горя будет в вашей жизни, сколько сейчас вина в этом кубке.
— Наши гости не только великие воины, но и великие певуны. А эта доблесть не ниже воинской. А и выше, — встал наш хозяин. — Малуша, а подай нам еще аргосского, — проревел он.
— И если мне кто-либо скажет о скупости корчмарей, — с неделанным изумлением проговорил Граик, — то расскажу я ему о том, что видят мои глаза. Два кувшина аргосского. В дар. Царская щедрость.
К Хамыцу бочком подобрался Баргул и что-то сунул ему в руку.
— Мой младший брат умен не по годам, — негромко проговорил тот, упрятав это что-то в своей длиннопалой ладони.
— Позволит ли нам достойный хозяин одарить этих славных певуний? Дар скромен, но для юных дев, думается мне, приятен.
— Отчего же не позволить? — удивился Бындур.
Хамыц подошел к лавке с барышнями и присел на корточки. Даже в таком положении он был повыше обеих.
— Закройте глаза, маленькие сестрички, и наклоните свои головы.
Те, слегка жеманясь, выполнили требуемое, и Хамыц быстро надел что-то скрытое в его ладонях на шеи обеим. Юные девы открыли глаза. Одновременно. Глянули друг на дружку. Одновременно. Взвизгнули. Одновременно. Определенно сегодняшний вечер был чрезвычайно богат событиями, и вспоминать его будут долго. Потому как зал хотя и не взвизгнул, но тем не менее удивленно замер. Ибо на нежных шейках малышек красовались тончайшей работы потрясающие ожерелья. Народ загомонил, подбираясь поближе, чтобы рассмотреть это чудо. Прекрасно ограненные камни играли, расшвыривая блески по залу, и даже на этом расстоянии было видно, что это — Камни. Возможно, две бутыли аргосского — весьма широкий жест. Но такие камни… Дар, достойный если не Блистательного Дома, то лорда. Вот уж действительно царский подарок.
— И если кто покусится на дар наш, клянусь всей кровью своей и своего рода, найду и страшно покараю покусителя. — Вставший во весь рост Хамыц обвел зал взором, нахмурив свои соболиные брови. И добавил: — Страшно.
В этот момент наш красавец выглядел не угрожающе. Страшно. Народ начал тихонько рассаживаться, негромко обсуждая очередное событие этого богатого вечера, а гарцующие от нетерпения барышни бросали на папашу жалостливые взгляды. Ведь надо же рассмотреть подарок, покрутиться перед зеркалом, поохать и навизжаться всласть. Естественно, добрый папаша вошел в положение своих любимиц и, подпустив строгости во взор, кивнул. Вихрем сорвались с места певуньи, взмахнув юбками, двумя стрелами протопали башмачками по корчме и исчезли за резной деревянной дверью.