По Старой Смоленской дороге
Шрифт:
Каширин по-прежнему не чувствовал к новичку симпатии, но как командир всегда был справедлив и потому шагнул к Плечеву и сказал:
— Ну, брат, с победой тебя! Поздравляю! Обстрелял меня, старика. Да и того белобрысого чуть не достал. А я, старый хрыч, сегодня за молоком съездил…
Плечев покраснел и сказал озабоченно:
— Теперь мне — не то что раньше. Лицом в грязь нельзя…
«Жаль, настоящего пороху парень не нюхал, войны не видел», — подумал Каширин почти дружелюбно.
Плечев торопливо вытер руки ветошью,
Собрание состоялось в дивизионном клубе на опушке рощи. Березы свешивали ветви над сценой, образуя зеленые кулисы. Грубо отесанные доски, приколоченные к пням, служили скамьями.
Вскоре не стало видно ни скамеек, ни травы, растущей в этом лесном партере, — так густо заполнили клуб солдаты. Сверхсрочники, люди с наградами, выделялись в этой коротко остриженной аудитории.
Над поляной стлался дым, и, если бы не острый запах махорки, дым мог сойти за лесной туман.
Руководитель делегации шефов, в кургузом пиджаке и с жидкой бородкой, по виду кооператор или бухгалтер, но с орденской колодкой, сделал доклад о восстановлении города. Он сообщил, сколько тысяч квадратных метров стекла вставлено в оконные рамы города, когда пойдет трамвай, где отдыхают школьники-сироты, сколько субботников провели комсомольцы.
Докладчик называл улицы и площади, будто отчитывался перед земляками, но потом спохватился, что перед ним сидят люди, которые и в городе-то никогда не бывали, и закончил доклад, избегая городских примет.
Докладчик сел, ему долго хлопали.
— Вопросы есть? — строго спросил председатель.
Ну какие вопросы могут быть у новобранцев? Все ясно! Пусть скорее восстанавливают город.
Но Каширин бросил и затоптал окурок, ощупал воротничок, будто тот стал ему тесен, и поднял руку.
— Есть вопросы, — сказал он сдавленным голосом.
Василий Васильевич Жерновой, сидевший в президиуме, сразу узнал этот голос, улыбнулся и поднял голову. Любопытные оглянулись.
Каширин стоял, оттянув назад покатые плечи, гордо выставив грудь, и с достоинством поглаживал усы.
Плечев, сидевший рядом, густо покраснел, словно это на него уставились все вокруг.
— Интересуюсь насчет каменного моста через Днепр, который немец перед рассветом подорвал.
— Мост открыли к Первому мая, — торопливо сообщил докладчик, теребя бородку. — Правда, два быка временные, деревянные. Но трамвай пойдет.
— Та-ак, — протянул Каширин строго. — А театр на площади? Где немец виселицу выстроил? Напротив желтого дома с колоннами, который немец спалил.
Уже почти все сидящие впереди обернулись и с любопытством, иные с усмешкой, смотрели на Каширина.
— Театр в порядке. Осенью начнем второй сезон, — отчитывался докладчик. — Вот желтый дом с колоннами — без перемен. Руки не дошли.
Докладчик виновато развел руками,
— А кладбище разминировали? За железнодорожным переездом. Где наши танки прорвались, — не унимался Каширин.
Он спрашивал со строгой деловитостью, будто полк уполномочил его на этот допрос.
Молодые солдаты во все глаза смотрели на долговязого старшину с желтыми усами. Тот с достоинством дождался ответа на последний вопрос и сел, победно оглядев соседей и отдельно — сидящего рядом Плечева.
«Будет знать, кто у него в начальниках. Города брать — не в тире жмуриться».
Плечев поднялся, не дождавшись концерта. Но перед тем как уйти, нагнулся к Каширину и сказал запинаясь:
— Желтый дом с колоннами немцы не поджигали. Биржа там для подростков помещалась. И все списки наши. Кто из лагеря сбежал. Тот дом мы сами подожгли. А на виселице той… моя сестренка отмучилась. В ночь перед вашим приходом. Если от театра смотреть — крайняя слева. Босая… В розовой кофточке…
Плечев круто отвернулся и быстро пошел между скамейками. Он шел опустив голову.
Каширин привстал. Он забыл, что на коленях у него раскрытый кисет. Не заметил, как рассыпал табак. Он проводил Плечева долгим взглядом, пока тот не скрылся в толпе солдат, за скамьями.
Прошло несколько минут, прежде чем Каширин подобрал кисет. Он торопливо свернул цигарку и затянулся с такой жадностью, словно хотел в одну затяжку покончить со всей цигаркой.
Перед тем как сесть на место, Каширин несколько виновато и растерянно оглядел этих коротко остриженных парней, сидящих вокруг…
С особенным чувством встал назавтра Плечев у знамени. Он не только служит в дивизии, которая носит имя родного города. Он охраняет гвардейское знамя, которое полк получил за освобождение этого города.
Священный шелк! Какой гордой и опасной, смелой и трудной жизнью довелось ему прожить! И какое славное долголетие ждет его впереди. Этот шелк мог пойти на диванные подушечки, на безделушки и прожить уютную, праздную жизнь. Насколько счастливее судьба знаменного шелка! И тем драгоценнее этот шелк, тем больше у него благодарных наследников, чем больше он пропах порохом, опален в боях, истрепан, прострелен пулями и пробит осколками.
Плечев стоял у знамени, и слава полка воинственно шумела над его головой.
Каширин с нетерпением ждал возвращения Плечева. Джаманбаев читал, а Каширин не мог найти себе места. Он чувствовал вину перед Плечевым, и потребность говорить о нем становилась все острее.
— А парня на место помощника Василь Василич прислал стоящего, — неожиданно сказал Каширин. — Этот знамени не уронит. Как ты думаешь?
— И я так думаю.
— Думаешь, думаешь… Голова и два уха! Думаешь… А не догадался парня как следует приветить. Накричал вот на него.