По Старой Смоленской дороге
Шрифт:
Ветер сносил смрадный дым на белые стволы берез, которые сейчас, в утренний час, стали оранжевыми.
Вяземское направление
Апрель, 1942
ТАК НАЗЫВАЕМОЕ ОКРУЖЕНИЕ
В темную, беззвездную ночь на самом рубеже июня и июля 1941 года капитана Шевцова вызвали к большому начальству. В лесочке, подступавшем к шоссе Витебск — Лиозно, стоял одинокий дом. Вызванные командиры встали по команде «смирно», когда в тесную горницу, сильно пригнувшись в дверях, вошел очень
Маршал обратился к ним с кратким словом. Он напомнил о тяжелых условиях, в которых мы начали боевые действия, сказал о войсках, которые спешат из глубины России на подмогу, с горечью сказал о белорусской земле, которую мы оставляем врагу, напомнил о патриотических традициях нашего народа, о партизанской войне. Нескольким командирам, в том числе капитану Н. Ф. Шевцову, маршал приказал остаться на территории, которую мы временно оставляем, и наносить удары в спину оккупантам — рвать их коммуникации, устраивать диверсии на дорогах, по которым с арьергардными боями уже отступили наши части. Через два месяца отряды должны прорваться через линию фронта к своим. Маршал посоветовал не сколачивать громоздких отрядов, а действовать мелкими группами, которые потом неминуемо разрастутся.
Так в лесах западнее Сенно, Богушевска и Лиозно началась боевая деятельность отряда Шевцова. Поначалу в нем насчитывалось восемнадцать бойцов и офицеров, но отряд быстро набирал силу, к нему прибивались те, кто отстал от своих рот, батарей и жаждал сражаться с оружием в руках.
В те дни первые партизанские отряды только формировались, и группа Шевцова, напоминавшая о себе фашистам каждый день диверсиями и засадами, сильно беспокоила немецкое командование. Для борьбы с диверсантами вызвали полевую жандармерию.
Отряд Шевцова воевал тогда в окружении, про которое Никон Шевцов всегда говорил «так называемое окружение».
Капитан Шевцов часто уходил в разведку и подолгу не возвращался в отряд.
В такие часы у старшего политрука Николая Старостина не было отбоя от вопросов.
— Где капитан?
— Капитан вернулся?
— Капитан спит. Дайте, наконец, выспаться человеку. — Старостин прикидывался сердитым. — Уходите и не мешайте!
Бойцы, успокоенные ответом Старостина, осторожно и тихо отходили от командирской палатки.
Когда Старостин укорял шумливых, беспокойных бойцов и ворчал на них, он был внешне спокоен. Но сам готов был в эту минуту сорваться с места и броситься на поиски друга, чья палатка пустовала вторые сутки.
Шевцов хорошо знал сержанта Меньшенина. Спокойный и бесстрашный разведчик, из той породы людей, которых опасность делает еще более хладнокровными.
И вот этот самый Меньшенин стоял перед Шевцовым, запыхавшись от быстрого бега, сильно встревоженный.
Он стоял по команде «смирно», и было странно видеть эту выправку у усатого дядьки, одетого в крестьянское платье,
В минуту, когда прибежал сержант, Никон Федорович спал, подкошенный двумя бессонными ночами. Отряд отдыхал после сорокакилометрового марша. Впервые за последний месяц капитан позволил себе роскошь разуться, раздеться. Рядом на кусте орешника сушились портянки. Тут же на примятой траве была разостлана карта.
— Товарищ командир, — докладывал Меньшенин, не успев отдышаться. — Голубые мундиры. Батальон. Метров восемьсот, не больше. Окружают.
У Шевцова были основания для острой тревоги. Но на него в эту минуту испытующе смотрело много глаз, и капитан понимал, как важно остаться спокойным, не выдать волнения и хотя бы на минуту, пока он не примет решения, скрыть от бойцов всю меру опасности.
— Скатайте мою шинель, да поаккуратнее, — неторопливо приказал Шевцов своему адъютанту Пешеходову. — Чтобы без складок!
Шевцов поднялся на ноги, потер глаза, потянулся, приказал разбудить всех спящих, а сам начал обуваться, напевая вполголоса какую-то песенку.
Капитан не отличался музыкальным слухом и пел, перевирая мотив. Голоса у него тоже не было. Но в минуты большой опасности, желая придать бодрости своим подчиненным, он запевал песню. Всем своим видом Шевцов показывал, что ничего особенного не произошло и нет оснований теряться или опускать руки.
Старостин, Широкорад, Фалилеев, Митрюхин, Голубкин, ближайшие помощники командира, бросились в орешник, где, бренча оружием, строились бойцы. Вставляли в гранаты запалы, привинчивали штыки, доставали из подсумков запасные обоймы, чтобы были под рукой, надевали поверх пилоток каски, преимущественно немецкие.
Вдали, на зеленом фоне орешника, уже показались голубые мундиры жандармов.
Капитан Шевцов развернул обе роты к бою и ждал.
Несколько минут назад немцы были размером с голубых оловянных солдатиков. Они приблизились настолько, что можно рассмотреть коричневые нашивки на рукавах — череп, перекрещенные кости. В те дни фашисты часто ходили в психические атаки, все были вооружены автоматами. Шевцов перед боем отдал приказ захватывать трофейные автоматы и тут же пускать их в дело.
Наконец Шевцов поднял высоко над головой карабин, чтобы его видели укрывшиеся в орешнике бойцы, и во весь голос подал команду:
— За мной!
Никон Шевцов шел в штыковую атаку с карабином, который, как известно, не имеет штыка. Рядом с ним шли Старостин, Пешеходов, Голубкин и другие.
Старший лейтенант Голубкин так и не успел надеть сапоги. Они отсырели при переходе через болото и никак не налезали на ноги. Бросить сапоги? Жалко. И он шел в бой босиком, держа их в левой руке. Когда Голубкин заряжал гранату, он ставил сапоги на траву.
Немцы приблизились на три десятка метров. Прозвучала команда «Гранаты!», и прогремели, сотрясая все вокруг, двести гранатных разрывов — смертоносное вступление к рукопашному бою.
«Максим» умолк. Первый номер Неонилин упал, обняв на прощание рукой горячий ствол пулемета.
Некоторые бойцы отряда залегли, не рискуя двигаться без поддержки пулемета.
Это промедление не входило в расчеты Шевцова, атака могла захлебнуться. Он подумал: «Залегли? Ладно… Но пусть считают, что они сделали это по приказу».