По Старой Смоленской дороге
Шрифт:
Вчера саперы отстроили мост, и он радует глаз белизной свежеобструганных перил, в то время как бревенчатый настил уже покрыт слоем дорожной грязи и раскисшего черного снега.
Сегодня на пригорке у моста стоит регулировщик с желтым флажком.
Со вчерашнего вечера над деревней стоит тяжелый смрад пожарища.
Немецкие факельщики не успели доделать свою зловещую работу, как в деревню ворвались разведчики лейтенанта Григоренко. В дымной духоте прозвучали гранатные разрывы, очереди ручного «дегтярева», выстрелы, крики, стоны. Факельщики убежали, но избы, подожженные их руками,
Немцы успели поджечь одиннадцать изб. Остальные избы дождались хозяев, но во многих семьях не досчитываются теперь кого-нибудь из близких.
Пустошка прижалась к большаку, и, наверное, потому в избах особенно тесно. Дома битком набиты недолгими постояльцами.
Русская печь в избе Снетковых так завешана портянками, обмотками, так заставлена сапогами и ботинками, что и штукатурки не видать.
Еще не все избы обитаемы сегодня, иные заминированы фашистами. В одной избе уже подорвались несколько человек, из тех, кто искал ночлега.
На узлах, вытащенных из погреба, сидит под открытым небом семья колхозника Деянова. Ждут, когда саперы осмотрят их пустую избу. Высокий худощавый сапер, густо заросший черной щетиной, поднялся с миноискателем на крылечко. Он внимательно оглядел дверную щеколду, порог, притолоку, осторожно потянул на себя дверь и ступил в прихожую, приглядываясь к половицам.
Прошло минут пятнадцать, наверное, они показались вечностью Пелагее Ивановне Деяновой с ребятишками.
Наконец сапер появился на пороге. Наушники миноискателя он снял, а в каждой руке держал по черному металлическому диску. Сапер презрительно бросил диски на землю — кому страшны мины без взрывателей, обезвреженные и присмиревшие!
— Можно занимать квартиру, — сказал сапер весело и сдвинул каску на затылок.
На лбу его блестели капельки пота. Белозубая улыбка мгновенно омолодила давно не бритое лицо. Сапер зашагал к плетню, за которым сидели на узлах с домашним скарбом и терпеливо ждали ребятишки, и предложил Пелагее Ивановне:
— Помочь, что ли…
Деянова шла за сапером, и слезы текли по ее темному от печали и копоти лицу…
Когда семейство Деяновых обосновалось в избе, сапер закинул за плечо винтовку, взял свой миноискатель и сказал:
— Счастливо жить да поживать. И хозяина дождаться с войны. А мне пора. Как бы от своих не отстать…
Пелагея Ивановна не сказала ни слова, но достаточно было взглянуть на ее лицо, чтобы увидеть меру благодарности.
Сапер спешил к товарищам, которые разгуливали с миноискателями на другом краю деревни. Перед тем как попрощаться с Деяновыми, он взглянул на черные диски, которые валялись у крылечка на талой земле. То были сто пятьдесят седьмая и сто пятьдесят восьмая мины, обезвреженные сапером Высоцким за дни наступления.
Восточнее и западнее Вязьмы
5—14 марта 1943
СВИДАНИЕ С ЕЛЬНЕЙ
Я увидел Ельню после двухлетней разлуки. Все такой же стоячей казалась вода в мутной мелководной Десне, которая берет начало в окрестностях города. Десна в Ельне похожа не столько на могучий приток Днепра, сколько на ручеек, который под силу форсировать курице.
Ельня, разрушенная еще летом 1941 года, выглядела печальнее, чем прежде. К старым руинам прибавились новые.
Вряд ли в нашей стране есть второй такой многострадальный город. Трижды в Ельню входили немцы, и трижды мы выбивали их оттуда.
Вспомнился не по-сентябрьски душный вечер без малого два года назад, когда полки Некрасова, Батракова, Утвенко первыми ворвались в город после кровавых боев.
Безвестный политрук вскарабкался на крышу двухэтажного дома райкома ВКП (б) и под огнем водрузил красный флаг.
«Передаю привет трудящимся города Ельни, — значилось в записке, прибитой к входной двери райкома. — Город освобожден от фашистских банд сегодня, 5 сентября 1941 года, в 19 часов 30 минут вечера. На здании райкома водружен красный флаг. Политрук…»
Следовала неразборчивая подпись.
Может, потому так врезалась в память Ельня, что это был первый город, который нам, хотя и не надолго, удалось отбить в 1941 году у врага. Тогда немцы превратили Ельню в плацдарм, откуда готовили удар на Дорогобуж, Вязьму и дальше на Москву. И понятна та радость, с которой вся страна встретила наш мощный контрудар в то горькое лето, скудное победами.
Руины. Пепелища. Спиленные телеграфные столбы, косо висящие в проволочных тенетах. Памятник Ленину, расстрелянный из пулемета. Городской театр, превращенный в конюшню. Исколотый кинжалом портрет Пушкина в местном музее. Затоптанные грязными сапогами ноты, рукописи Глинки, уроженца этих мест. Все было исковеркано, загажено, разбито, изуродовано, разорвано, разрушено.
Единственное, что фашисты соорудили в городе, — кладбище. Дважды за месяц им пришлось прирезать к кладбищу землю, пристраивать ограду, уплотнять мертвецов. Вперемешку с касками на кладбище валялось множество глиняных горшков и мисок. Немцы издали приказ, по которому местные жители обязывались снести на кладбище для украшения могил горшки с геранью и другими комнатными цветами. Несколько жителей было расстреляно за нарушение приказа.
В середине сентября 1941 года линия фронта проходила под городом, и немцы методически били по нему из тяжелых орудий. Вечерами в подвале райкомовского дома собирались на ночлег партийные, советские, комсомольские работники. Здесь решались насущные вопросы жизни города, здесь возникали первые планы его восстановления. Уже тогда были озабочены тем, чтобы запечатлеть в памяти города героические даты и имена. Одну улицу решили назвать улицей Пятого сентября (день освобождения города), другой улице решили присвоить имя Павла Устинова, коммуниста, заведующего детским домом. Павел Устинов стал командиром истребительного отряда и пал от пули на Пролетарской улице.
Однако всем этим планам и проектам не суждено было исполниться. В начале октября 1941 года Ельня во второй раз увидела своих ненавистных постояльцев.
Весной 1942 года на подступах к Ельне бились партизаны. Но вскоре они должны были отступить в леса перед железной силой танков.
И вот наконец сегодня Ельня снова возвращена к жизни, на этот раз навсегда.
Я объехал весь город из конца в конец и вновь побывал на немецком кладбище. Перед уходом фашисты спилили березовые кресты. Они намеревались сровнять могилы с землей, но не успели этого сделать. Да и вряд ли в том был смысл, потому что на площадях, улицах, на вокзальных путях и берегах Десны — всюду сегодня возникли немецкие кладбища и погосты…