По Старой Смоленской дороге
Шрифт:
— Ну вот, — говорит он, — пташек под крышу определили. Придет время — для народа дома срубим. Еще какие крылечки понаделаем, ставни, лавочки!.. Чтобы издали признавали гвардейскую работу. Здесь знаешь какой лес кругом? Строевой! Мачты можно для кораблей рубить! Древесина в смоленских лесах богатейшая!
Хлястик ничего не говорит, но по всему видно, что думает он о том же.
Саперы кладут топорища на плечи и отправляются в путь. Они ступают по голубым лужам, и майское солнце горит на лезвиях топоров.
Батальон ворвался в Черемшанку, когда пасмурный июньский день был на ущербе. Роты прошли вперед, и в деревне остались только саперы.
Тишина встретила их.
Петухи не поют. Бабы на речке не полощут белья. Из холодных печных труб не поднимаются пахучие дымки. Дома стоят без стекол, в них вечный сквозняк.
И только в доме с резными ставнями и нарядным крыльцом чудом уцелели оконные стекла. Дом подозрительно целехонек.
У саперов не принято входить в незнакомый дом через двери. Фашисты любят устанавливать мины на пороге. Человек взбежит по ступенькам крыльца, потянет дверь на себя — и конец.
Когда есть подозрение, что дом минирован, сапер привязывает за ручку двери бечевку и дергает ее издали. Иногда при этом следует взрыв.
Но для того чтобы дом уцелел, лучше всего проникнуть в него через окно.
Мохов приказывает низенькому веснушчатому бойцу в непомерно большой каске:
— А ну-ка, Хлястик, отопри окошко прикладом. Или, в крайнем случае, плечом потревожь.
В мирное время Петр Хлестов работал кровельщиком, стекольщиком. И до сих пор он зачем-то таскает с собой в кармане алмаз для резки стекла.
Хлястик виновато моргает, переминается с ноги на ногу. Он поправляет каску. Чтобы она не налезала на глаза, Хлястик носит ее, сдвинув на затылок.
— Уж вы лучше сами, товарищ сержант, в окошко постучитесь, — говорит он просительным тоном. — Не поднимается у меня рука против стекла. Хрупкое вещество. Вот если бы застеклить…
— Эх ты, хрупкое вещество! — посмеивается над ним Мохов.
Он навьючивает на Хлястика свою амуницию и подходит к окну.
Мохов вышиб окно, перемахнул через подоконник, осторожно ступил на половицы и присмотрелся: не отдирал ли их кто-нибудь, не прогибаются ли они, не соединены ли в подполье с капсюлем мины.
Мохов приблизился к двери и увидел черный шнурок, привязанный к дверной щеколде.
— На мякину ловят, — сказал он про себя и усмехнулся.
Мохов не стал резать шнурка, а проследил, куда он протянут. Оказалось — в низ печки, туда, где обычно хозяйки держат ухваты.
Как все саперы, Мохов носит на поясе гвоздь, привязанный на цепочке вроде брелока. Гвоздь вставляется на место чеки, которую минер выдергивает, когда заряжает мину.
Он взял в руку гвоздь, но не спешил дотронуться до диска, начиненного взрывчаткой. Одно неловкое движение — и конец. Острая вспышка пламени. Взрыв. Землетрясение. Пустота. Не успеешь зажмурить глаза, почувствовать боли, понять, что погиб.
Мохов поставил взрыватель на предохранитель. Затем осторожно отвинтил капсюль, но с места мину не трогал. Одну за другой он нашел две нитки. Одна, скрытая ковриком, была привязана к ножке кровати, другая — к низу печи.
Это была опаснейшая мина натяжного действия с двумя сюрпризами. Достаточно было неосторожно приподнять или потянуть в сторону обезвреженный, казалось бы, диск — и человек попадал в смертельный капкан.
Через несколько минут, которые показались ему часами, Мохов отложил мину в сторону: она лежала на полу присмиревшая, безобидная.
— Ишь, модничают, — скорей с любопытством, чем с озлоблением, сказал Мохов. — Сюрпризная игрушка, серьезная.
— Да уж, — подтвердил Хлястик, — с ней хаханьки плохие…
Он обшарил с миноискателем крыльцо, коридор, вошел через дверь и начал обыскивать дом.
В доме, где много всевозможных металлических предметов, миноискатель частенько врет. Нужно пересмотреть и перетрогать весь домашний скарб, всю мебель.
Прежде чем покинуть по-саперски обжитой дом, приятели сели на крыльцо и скрутили по цигарке.
Но покурить не пришлось. По деревне зачастили минометы. Проскакал связной. Где-то на задах деревни строчили из автоматов.
Командир саперной роты лейтенант Мокрый перебегал от дома к дому.
— Отходим! — крикнул он еще издали. — Задача выполнена. Утром придем на танках.
— Разрешите задержаться в деревне по личному делу, — попросил Мохов.
— По личному делу? — переспросил Мокрый. — Нашел время для личных дел! Противник рядом.
— Непорядок в этом доме, товарищ командир роты, — доложил Мохов. Он никак не хотел примириться с мыслью, что вся его работа пошла насмарку. — Приборочку надо сделать.
— Приборочку? — переспросил Мокрый. Он уже понял, о чем идет речь, и в глазах его, как у Мохова, зажегся веселый огонек. — А успеешь?
— Да пока из рук как будто ничего не выпадало.
— Тогда торопись, Мохов. А потом отползай за нами. Огородами, вон той лощинкой — до опушки.
На «приборочку» ушло минут десять. Посуда, мебель, самовар, мины — все было водворено на свои места. Когда Мохов перелез через подоконник и вставил обратно выбитую раму, к деревне подходили фашисты.
Они продержались в Черемшанке недолго. Утром саперы «пропололи» минное поле, и деревня снова перешла в наши руки.
Мохов и Хлястик прошли вперед по улице, но не нашли домика с крыльцом. На его месте были развалины. Около дома лежало шесть фашистов, лица их были обожжены черным минным порохом.
— Доигрались! — сказал Хлястик, презрительно сплюнув. — Забыли, где сами наследили. Что же они, своих мин не признали?
— Свои-то мины они, может, и признали, — сказал Мохов и лукаво улыбнулся. — Только я вчера в доме после приборочки еще и перестановочку сделал. Один секретный шнурок на них истратил. Ну и мину, конечно, тоже пришлось к тому шнурку привязать.