По Старой Смоленской дороге

Воробьев Евгений Захарович

Штабной лейтенант ходил из блиндажа в блиндаж и раздавал офицерам полка новые листы карты-полуверстки. В дни наступления картами запасаются впрок. На них значатся деревни, которые предстоит отвоевать, реки, которые предстоит форсировать, большаки, которые предстоит перерезать огнем или «оседлать».

Нет лучше карты, чем полуверстка — подробная, обстоятельная, словоохотливая! Масштаб самый что ни на есть пехотный. Два сантиметра на карте равны одному километру на местности.

Я посетовал вслух на свою карту, полученную в штабе армии.

Она вчетверо мельче — в каждый сантиметр бумаги втиснуто два километра земли. Карты такого масштаба любят штурманы самолетов, а для прогулок в батальоны это не очень надежный спутник. Как же тут не позавидовать другим офицерам?

— Возьмите мою, — неожиданно предложил майор Семенихин.

Я вопросительно посмотрел на Семенихина — кто же отдает свою карту? Но Семенихин не спешил рассеять мое недоумение. И лишь после длинной паузы сказал, доверительно понизив голос, будто хотел сообщить нечто, не подлежащее широкой огласке:

— Я ведь еще ту, старую карту храню. Первый наш рубеж! Два года возил с собой. Будто чувствовал, что придется еще раз воевать в этих самых местах.

Семенихин достал из планшета и развернул старую, истрепанную на сгибах, испещренную отметками карту двухлетней давности.

— Ну вот, — сказал Семенихин, разглаживая карту ладонью. — На Десну вернулись. Государству свой долг отдали. Теперь наша дорога — на Смоленск!..

В сумерки лейтенант Королев шагал по деревне Клин, откуда немцы были выбиты накануне. Из старенькой избы выбежала женщина.

— Сынок!

Королев пристально вгляделся в ее лицо:

— Марфа Григорьевна!

Потом он посмотрел на избу и все вспомнил…

Два года назад Королев, тогда еще рядовой боец, стоял на постое у колхозницы Марфы Юрковой. Она вышла напоследок проводить Королева, его товарищей, перекрестила их на дорогу, долго стояла у завалинки и печально, без упрека глядела вслед отступающим.

— Да ты как будто в командиры определился? — удивилась Марфа Григорьевна.

Королев молча кивнул.

— Хорошее дело. Ты уж прости, не знаю, как тебя величать теперь. Мы, старухи, не обучены погоны разбирать — кто к кому относится.

Тут же, на пыльной деревенской улице, возле избы Юрковой, тесным кружком обступили Королева крестьяне.

— Давно в новой дивизии воюешь? — поинтересовался старик в прохудившемся пиджаке и в лаптях.

— Зачем в новой? Нам, папаша, и в старой хорошо.

Радость была еще больше оттого, что в Клин вернулись живыми и невредимыми бойцы, офицеры, знакомые жителям еще по лету 1941 года.

Несколько женщин плачут, но это слезы радости после долгой разлуки. Многие на Смоленщине уже успели оплакать своих сыновей, ушедших на войну два года назад, а сейчас в сердцах отцов и матерей вновь затеплилась надежда.

— Значит, можно мечтать, что мои сыночки тоже живы-здоровы и где-нибудь наподобие вас воюют? — вытерла слезы женщина в черном платке. — Мои оба — в артиллеристах…

Жители деревни узнали также сапера Николаева, майора Семенихина, капитана Сайгина, полковника Демченко и еще нескольких бойцов и командиров — своих старых постояльцев. Не было конца расспросам, причитаниям, слезам, горьким рассказам.

Возвращение дивизии в Клин вызвало также много воспоминаний у бойцов и офицеров. Как-то отчетливее весь путь дивизии и многие люди, вещи, события минувших месяцев предстали в новом свете.

Да, возмужала дивизия за два года. Бойцы и офицеры многому научились за это время.

В дивизии немало старожилов. Это прежде всего командиры полков майоры Устинов, Синякович и Семенихин.

Иван Устинов летом сорок первого года был старшиной роты, в звании старшего сержанта. Александр Синякович был старшим сержантом. Николай Семенихин был лейтенантом, командовал взводом связи. Сейчас он командует полком, который водил когда-то в бой Мещеряков.

Многие старожилы дивизии побывали в госпиталях, иные — не раз. За два года возвратились в свои полки из госпиталей свыше четырехсот человек.

Недавно дивизия отбила у противника селение Буда-Завод, где похоронен майор Мещеряков. На его могиле установили памятник, и командиру воздали все почести, которых он достоин.

У могилы выстроился взвод автоматчиков из полка Семенихина, и в скорбной тишине сентябрьского вечера прогремел трехкратный салют. Дула автоматов были обращены на запад, туда, где догорал закат. Салют прозвучал строго и торжественно, как присяга на верность, как клятва беречь доброе имя и честь дивизии…

Вновь я нашел наблюдательный пункт 222-й дивизии на высотке, заросшей рожью-падалицей, у деревни Колодези.

Генерал-майор Грызлов, в пятнистом комбинезоне, какой носят разведчики, и в сапогах со шпорами, смотрел в бинокль на дальний холм, по которому подымались черные точки — бойцы батальона Горбанева. Два горящих танка видны были и без бинокля.

Раздался писк зуммера, генерал грузно опустился на колени, низко склонил голову к земле, чтобы дотянуться до трубки, поданной ему телефонистом из окопа. Генерал стоял в такой позе, будто пил из ручья.

Майор Устинов сообщал по телефону, что переносит свой КП вперед, в крайнюю избу на восточной окраине деревни.

— Двинулись и мы, — коротко объявил Грызлов, подымаясь на ноги.

Связисты начинают возню с проводом. Шестов для провода не хватило, и их обязанности несут немецкие винтовки, воткнутые штыками в пересохшую землю.

Генерал на ходу показывает мне плановую таблицу атаки. Вся работа пехотинцев, артиллеристов, саперов, минометчиков сведена воедино и подчинена строгому и властному графику, здесь царит диктатура минут.

Идем напрямик по сорному полю. Впереди шагает с миноискателем сапер Шорохов, за ним генерал, начальник политотдела Демченко, телефонист, санитарка, переводчица Юлия Капусто, еще несколько офицеров. Не отставая ни на шаг, тянут провод связисты, на спинах у них катушки.