По Старой Смоленской дороге
Шрифт:
— Сюрпризная работа… С ней хаханьки плохие, — сказал Хлястик почтительно.
Он сдвинул на затылок свою непомерно большую каску и вытер платком задымленное лицо.
В мирное время говорили: человека по-настоящему узнаешь только после того, как съешь с ним пуд соли. А на войне бывает достаточно и щепотки. Нигде люди не сходятся так быстро и не узнают друг друга так хорошо, как на войне.
Дружба здесь испытывается, как металл: на разрыв, на прочность, на сопротивление. Нигде
Мохов и Хлестов делятся патронами в бою, держат махорку в одном кисете, и на двоих у них один пузырек с ружейным маслом. Им доводилось подрывать вдвоем мост, ходить по одному компасу, лежать под бомбами в одной воронке, тесно прижавшись друг к другу.
Хлестов в два раза старше Мохова. На людях он величает Мохова по всей форме: «товарищ сержант», а наедине называет его Николой. Мохов, как все в роте, кличет друга Хлястиком.
Беззвездной июньской ночью друзья ползли к проволоке, которая тянулась по гребню высоты.
Саперы дождались серого предрассветного часа и принялись за работу. Они должны были проделать в заграждении «калитку». Автоматчики ждали тут же, в лощинке.
Мохов уже подрезал у колышка последние витки, когда его настигли две пули: одна ударила в ногу, другая — в грудь.
Он упал, не выпуская ножниц, затем приподнялся, снова прихватил проволоку, но сжать ручки ножниц, перекусить проволоку сил уже не осталось, и Мохов упал, подавив стон.
Хлястик встал на колени. Он хотел броситься на помощь к товарищу, их разделял какой-нибудь десяток метров. Нужно разрезать гимнастерку и сапог, уже намокший от крови, перевязать раны, утащить Мохова из-под огня на восточный скат высоты.
«А как же автоматчики? — подумал Хлястик. — Им ждать нельзя». И он пополз мимо друга, который тихо стонал.
Хлястик разрезал последние витки проволоки, взял миноискатель, пролез с ним в «калитку» и осторожно двинулся вперед, приминая траву грудью, локтями и коленями.
Пули, как всегда, мешали слушать ровное гудение в наушниках миноискателя, но еще больше мешал тихий, подавленный стон. Он стоял в ушах Хлястика, хотя Мохов остался лежать далеко позади и, возможно, был уже мертв.
В наушниках то и дело возникал писк. Вскоре около десятка обезвреженных мин лежало на траве. Затем ровное гудение в наушниках долго не прерывалось: мин поблизости не было. И тогда сапер поднял шест миноискателя гордо, как древко знамени. Рассвело, и сигнал был виден отчетливо. Автоматчики прошмыгнули в «калитку» и двинулись по примятой траве. Мины лежали у тропинки, как вехи.
Автоматчики ползли гуськом, и запасные диски автоматов, привязанные к поясам, тяжело волочились по траве.
Хлястик остался один. Никто с ним не попрощался, никто его не поблагодарил, да он и не ждал этого.
В той стороне, куда поползли автоматчики, разгорался бой. Автоматные очереди опережали друг друга, вторили одна другой.
«Заговорили, голубчики!
Но и трескотня автоматов не могла заглушить знакомого стона. Казалось, Мохов лежал где-то совсем рядом и звал на помощь. Хлястик кинулся назад, к высотке. Ветер бил в лицо, в ушах у него гудело, казалось, он бежал, не сняв наушников миноискателя.
Вот и «калитка», ножницы. Где же Мохов? Его нет. Значит, санитары не опоздали, им еще стоило торопиться. Мертвых обычно не тревожат до окончания боя — им не к спеху.
С высотки Хлястик сошел обессиленный, горе свело ему плечи. Но все-таки, когда по дороге ему повстречался командир роты Мокрый, Хлястик приосанился и доложил молодцевато:
— Так что сержант Мохов при поддержке красноармейца Хлестова, то есть меня, приказ выполнил! Все в аккурате, только…
— Знаю, знаю, — мягко перебил Мокрый и прибавил: — Сходи к санитарам, проведай. Пожалуй, еще застанешь… Да ты не отчаивайся. Я Мохова видел. Он быстро на поправку пойдет.
Хлястик побежал на полковой медпункт напрямик, не разбирая дороги. И опять ветер бил в лицо, а в ушах гудело.
Мохов лежал в углу избы на носилках. Хлястик приблизился и хотел погладить Мохова по голове, но отдернул руку, боясь его потревожить.
Мохов открыл глаза, сразу забеспокоился и приказал едва слышно:
— Докладывай…
— Так что, товарищ сержант, «калитка» открыта.
Мохов перевел дыхание и сказал:
— Спасибо, Петр Алексеевич, не подвел…
— Прости меня, Никола, если что не так, — тихо сказал Хлястик. — Бросил я тебя там на высотке. Надобность заставила…
На бледном лице Мохова проступила слабая улыбка:
— Отставить… Лучше, Петр Алексеевич, молчи, чтобы дружбу не потерять. Я знал, что на тебя можно облокотиться в серьезном деле…
Хлястик хотел сказать другу много теплых слов, но в смятении растерял их и стоял молча.
Вернулся Хлястик в свою землянку поздно. Он долго укладывался в темноте, кряхтел, вздыхал и ворочался с боку на бок на широкой хвойной лежанке, рассчитанной на двоих.
Смоленщина
Апрель — июнь, 1943
УТРО СМОЛЕНСКА
Еще не отгремели раскаты батарей, еще не засыпаны окопы, прорытые поперек тротуаров и мостовых, еще горят пожары и чадное, дымное облако стоит над городом, еще лужи и уличная грязь присыпаны кирпичной пылью, штукатуркой взорванных домов.
На рассвете город казался вымершим. Но по мере того как наступало утро, откуда-то из погребов, с чердаков, из подземелий выбегали люди, бросались навстречу разведчикам и в радостном смятении пожимали им руки, и обнимали, и плакали, и говорили какие-то бессвязные, ласковые слова, которые можно услышать в жизни только от близких людей после долгой, горькой разлуки.