По ту сторону грусти
Шрифт:
Она застонала сквозь слёзы жалко и тоненько, как котёнок - это всегда предшествовало рыданию.
Тут она даже не руками, не слухом, сердцем ощутила, как он вздохнул и простонал чуть слышно.
Засуетилась, мощно шмыгнула носом, собираясь, - наклонилась. Легонечко похлопала по щеке. Он, не открывая глаз, всё ещё со сведёнными бровями, вымученно прошептал:
– Всё... хорошо...
Задвигал руками, сначала беспомощно, потом попытался опереться, Алеся помогла. Ненамного более собранно он выглядел, когда сел, неуклюже раскинув длинные ноги, ухватился рукой за спинку и, зажмурившись, уткнулся в согнутую
– Дай...
Алеся сообразила, что он очки просит. Она бы и сама в первую очередь попросила об этом. Минус семь, например, это не шуточки, а как сделать мир более понятным в такой ситуации?
– это самый первый, доступный шаг.
Надел их дрожащей рукой, откинулся на спинку лавки, в ожидании замер: ну когда же кончится эта слабость, и кружение, дурнота. Рядом стояла урна. Он резко нагнулся над ней - ничего не выходит, одна желчь. Алеся, так же всхлипывая, утёрла ему рот платком.
Только по шевелению губ она различила слово: "Пить".
Такая же лихорадочная дрожь в коленях была у неё в школе, когда она сдавала норматив по челночному бегу: он ей как-то плохо давался, она всегда сильная была, но медлительная. На бегу зло и хулигански высморкалась в горсть, стряхнула на булыжник, вытерла об себя - да пошло оно всё, подурнела, раскраснелась, зато напялила зачем-то мантилью, что носила в сумочке - о да, внезапно же вздумается в храм зайти... набекрень, наверняка - опять же, плевать.
Она фотографировала вход в этот храм, когда приезжала зимой, слава Богу, что так близко - она влетела под его тесноватые своды и перекрестилась уже на бегу, не припадая по-рыцарски на колено, как обычно, и кинулась вглубь. Месса как раз началась недавно, народу было много. Где же эти краники?! Вот! Всё по-европейски, вот и стаканчики, надпись от руки готическим шрифтом: "Святая вода"... всё для верующих, всё цивилизованно, римская школа, спасибо-пожалуйста...
Пожилой священник запнулся при виде влетевшей в храм девицы в слезах, та сделала порывистый жест, вроде бы извинительный. Он бы к ней подошёл и спросил, в чём дело, только службу было оставлять неловко, делать - что? Он перекрестил воздух, послав ей жест благословения. Алеся растроганно и порывисто кивнула, приложила руки к груди: недостойна! Нацедила воды - не расплескать бы. Кинулась.
Юрий Владимирович протянул свою белую руку, как во сне, она придерживала, опустив веки.
– Да, Юрочка... Давай... попей водички...
Он медленно пил, текла тоненькая струйка по подбородку в расстёгнутый ворот.
Алеся молилась. Даже о нужных формулах забыла - просто кричала к Господу требовательно и излишне разговорно.
Андропов сосредоточенно дышал, даже замер: важное действие. Мокрые губы были приоткрыты и казались не надменно-чувственными, а размазано-пухлыми. Он уже не бился, не млел. Его бледность и неподвижность уже были исполнены сосредоточенности, а не опасности. Алеся стояла рядом. Она не смела сесть. Секунды снова длились вечно. Резко, шумно прозвучало хлопанье голубиных крыльев; и очень бестактно - поразительно слышимый перестук коготков по карнизу и немедленно начавшееся деловитое урчание.
Андропов приходил в себя. Сложив руки смиренным жестом, он сидел смущённый, притихший, будто извинялся всем своим видом за слабость.
Алеся стояла, переводя дыхание, нервно поправляя сбившуюся с самого начала мантилью, и не знала, что делать. Ждала. Обводила взглядом водосточные трубы и заросли плюща на чьём-то балконе.
Она ощутила прикосновение, и сердце сжалось: Юрий Владимирович неловко, пылко схватил её руки и начал целовать. Слёзы снова поползли из глаз - и ведь из-за чего, от неуклюжего прикосновения этих больших, неожиданно мягких губ.
– Что ты, ну... пусти...
Он молча целовал - пылко и отчаянно, униженно. Как не в меру ретивые монашенки распятие, да ещё хуже.
Она недостойна. Кроме того, что виновата.
"Танюша", - он даже не сказал это, а подумал, Алеся уловила болезненно и обострённо, но не обиделась, а умилилась. Он хотел бы, очень хотел - чтоб жена его сама не была больной, исстрадавшейся, не требовала сочувствия, а отдавала бы - ему. Нереальная мечта. Абсолютно.
– Ну прекрати...
Снова на "ты". Андропов не послушался, что и говорить - он, очнувшись, потянул её на себя, плавно и сильно, своевольно - так что Алеся сама бы и не помнила, как очутилась у него на коленях. Юрий Владимирович приник к ней, сжал в объятиях и замер, тяжело, глубоко дыша.
Алеся гладила его, как больного ребёнка, и целовала в голову, особенно туда, где волосы поредели, даже эта залысина казалась ей такой жалкой и милой.
– Юрочка... сладкий мой, любимый мой... мой мальчик, птенчик... Я люблю тебя.
Слова выходили на выдохе почти без голоса. А нужно ли? Она не щупала, не прижимала ладонь, но ощущала, как у него бьётся сердце. И от этого жальче становилось Юрия Владимировича, и она всё гладила, гладила, успокаивая.
Он глухо пробормотал:
– Мусечка...
То, как он перед этим едва слышимо простонал на одной ноте, буквой М, наводило на мысль, что хотел он произнести - "мамусечка". И от этого у Алеси защемило сердце. Ведь кто он? Просто сиротка. Мальчик, рано оставшийся без мамы. И никто не смог ему дать то, что он постоянно искал, тайно и стыдливо, настолько скрытно, что даже не осознанно - ни честолюбивая красавица Нина, ни бедная, смертно запуганная милая Таня...
– Хороший мой... Всё прошло... всё хорошо...
Платье её было бы совсем строгим, если бы не декольте. Он поцеловал её изнеможённо, куда мог дотянуться - в грудь, смазанным таким поцелуем, так что на самом деле вышло, что он приложился к её серебряному кресту. Кожа и металл - воедино.
Она знала, что допускает вольность. Но касалась губами его вспотевшего лба, и всё ещё вялых, бледных щёк, проводила пальчиком по бровям. Обнимала. Он приник в полном молчании, даже не трогал её узкую спину, просто прижался.
В конце концов заговорил. Чуть слышно, покаянным тоном. Казалось, нелепым, неестественным будет всё, что он скажет после этого происшествия. Но Юрий Владимирович тихо произнёс, всё ещё уткнувшись ей в шею:
– Я люблю тебя.
Алеся уже не плакала, просто мигала горящими, усталыми глазами. Просто снова его погладила и поцеловала в макушку, надолго приникнув, прижимая к груди его голову, и зачем-то прикрыв мантильей - хотя кого тут стесняться. Умиление - снова выплыло слово из памяти.