По ту сторону грусти
Шрифт:
– Так это, значит, как "вертушка" в наших машинах, почти так же?
– Ещё лучше! Здесь никаких особых ограничений, ну, в смысле, тут же всё от покрытия зависит, понимаете, специальные вышки стоят и передают сигнал, они по всему миру понатыканы...
Она весьма доходчиво объяснила ему принцип действия. Оставалось только снова восхититься. Потом она огорчённо, озадачено вздохнула и призналась, что дальше разъяснить не может, разве что даст почитать специальные статьи - на подобном же устройстве. Но что с неё взять? Партийная девушка, гуманитарий, если вернее - общественник... Она не вникает, она - пользуется. Что не может удовлетворить его внезапное любопытство - абсолютно нормально. Но разве это показатель?
– Ну хорошо, а что здесь ещё есть?
– Да чего только нету, и будильник, и проигрыватель, и фотоаппарат...
– Ничего себе...
Вот это да. Они даже остановились у какой-то водосточной трубы со смешной картинкой и удивительно откровенного окна с плюшевыми котами, выглядывающими на улицу. Она тыкала прямо в экран, он послушно отзывался и выдавал необходимое.
– Смотрите, вот куда вы хотели бы попасть?
– Ох, не знаю. О чём ты говорила? Кафедральная площадь.
Моментально на маленьком экранчике, с непривычки заставлявшем прищуриться, возникала карта, выскакивали названия, фиолетовой линией чертился маршрут... Красота. Жаль, что он этого уже не увидит. А кто его знает, может, и увидит хотя бы начальные ступени по пути к достижениям! У них, в этой вселенной, сейчас тысяча девятьсот семьдесят четвёртый год...
– Юрий Владимирович! Тут вид хороший, улыбнитесь, я вас сфоткаю... ну, сфотографирую, то есть.
Немножко неловко он встал в просвете между двумя сказочно-средневековыми улочками, растянул губы в улыбке... И что же? Вот и картинка, прямо на экранчике: а что, неплохо! Только смущение какое-то.
Алеся рассмеялась. Её смех не напоминал серебряный колокольчик, скорее, ликование жеребёнка, но уж очень это было здорово.
– Ой, да вы прямо профессор Виленского университета! Кошмар, как это меня и мою подружку Владу на профессоров тянет, у неё вон доктор экономических наук, а вы у меня кто? Наверное, изящная словесность!
– Ну уж нет!
– Тогда политология! Самое то.
Она утянула его по улице Святого Иоанна в направлении университета - вполне логично. О чём она думала, Бог его знает, да только очень это трогало, замечалось: вот она горит вдохновением, вот ей что-то вспомнилось.
И ещё была примета: неожиданность великолепия. Город напоминал коммуналку: всё кипит жизнью, всё таится - но дышит, мечтает, а между тем, и тут щербинка, и тут трещинка, и это здание давно не видело ремонта, и машина во дворе уже пустила корни из смеси органики и спущенной резины - а кто уберёт? И среди всего этого порой внезапно взмывали церкви, а теперь - университет.
Алеся весело, хотя и застенчиво, лучилась, видя его любопытство. Она гордилась этим городом так же, как аскетическим, но удивительно вкусным завтраком, маленькой, но приличной командировочной квартиркой, знанием языков, тёмно-синим элегантным платьицем в талию, которое снова странным образом перекликалось оттенком с его пиджаком, а ещё почему-то казалось очень католическим - интересно, не слишком ли нелепым будет словосочетание "католическое платье"?.. Ну, в сочетании с такими серебряными кольцами, маленькими серёжками, с такими трогательно не загорелыми длинными ногами и лилейной шеей со свежей царапинкой - определённо нет. От его внимания не укрывались её пытливые взгляды: иногда через плечо, иногда и прямо в лицо на краткое мгновение, иногда в спину - он и это чувствовал. Что она хотела обнаружить? Не скучно ли. Не слишком ли провинциально по сравнению с Москвой. Не тревожно ли, как домой вернуться. Не очень ли бестолково, утомительно.
Ну зачем, право слово, зачем... Его и трогало, и смущало такое внимание.
Ненормальное, странное было ощущение: он не чувствовал усталости от ходьбы, но порой наваливалась лёгкая тошнота, слабость, истома. Слава Богу, в промежутках между Алесиными взглядами.
А вот зазвонили колокола к мессе. Комок собрался в горле, и так печально стало, и за Алесю тоже - непонятно, из-за чего, может, она в этот момент заволновалась, и у неё гулко, неприятно заныло за поясницей, вот как замерла и вытянулась, опять эта беда - ох нет, это его ощущение, не её...
Потемнело в глазах. Да. Так и надо. Но на табличке различил он название - Доминикону, иначе - Доминиканская...
Ему захотелось смиренно опуститься на колени, припасть к виленской мостовой и пустить здесь корни, как дерево - навсегда.
Глава четырнадцатая
Теперь и навсегда
Она сразу заметила, как бледен и потерян Юрий Владимирович, какой у него взгляд отсутствующий, чёрный, полный тоски. Внутри всё зазвенело, по телу прошёл ток - и она отчаянно схватила его под руку, потащила во двор, вот какая-то лавка, скорей, скорей... Ей было тяжело, очень, он ведь субтильностью не отличался, ну а как на войне было, точно так же, да ещё снаряды рвутся, а тут ничего, только звон в ушах, как от контузии, да чей же это звон, о Господи, ощущения уже путаются, где тут чьё, говорили ей, не забывайся, не растворяйся, ох, опасно, не к добру...
Допрыгалась! Молодец! Знала ведь, знала, что это за авантюра?! Лоре было плохо, Дима вон Батура, его сам чёрт не возьмёт, и то шатался-мотылялся, а тут-то... Гестаповка! Скотина! Ну вот за что она так?..
Он многое, наверно, понимал, потому что держался, и только возле самой скамейки обмяк, без стона или вздоха, с мучительно-печальным выражением поблекшего лица.
Алеся уложила его, дивясь, как тяжело даже чуточку подвинуть посподручнее, запыхалась, на себя же за это разозлилась по второму кругу, потом закинула его ноги на кованый подлокотник - надо же, удачно лёг как, и подтаскивать не надо... Кинулась на колени, пусть потом ссадины, плевать - слишком слёту плюхнулась... неуклюжими вспотевшими пальцами распутала, раздёргала узел галстука, рванула нервно, почти зло, одну пуговицу из петельки вылущила, вторую... нырнула под полы пиджака, заливаясь краской, расстегнула ремень... Вот, теперь вроде нормально...
Виновата. Однозначно виновата. Мало ей было того, что обычно. И это притом, что сны обладали плотностью почти гедиминовой. Всё от жадности. Всё от любопытства. От жажды власти и излишеств. Разве не это - в основе первородного греха?
"Господи, пускай он не умрёт... Пожалуйста, Господи... пускай очнётся..."
Как назло, во дворе никого не было - или наоборот, хорошо? И никто не видел...
Телефон едва не выскользнул из рук на плитку - "Молодец!" - мокрыми были пальцы; на экране вспыхнули цифры; как вызвать тут скорую помощь?! Заметки ищем, заметки. Вот. Нашла. Время засекаем. Через минуту или две - можно, нужно...
Бесконечными казались эти полторы минуты.
Злые виноватые слёзы подступали и текли бесконтрольно, в носу щипало, как от газировки или хлорки из бассейна, и тоже прозрачно текло. Ничего этого Алеся не замечала, только гладила Юрия Владимировича по влажному прохладному лбу, по седым вискам, очки сняла, увернула в платок и в сумку сунула, боже, какое беззащитное у него лицо, какие усталые мешки под глазами, какие губы безвольные.
Она только всхлипывала и причитала:
– Юрочка, маленький... бедненький... ну не надо... ну не умирай, пожалуйста... Юрочка...