По ту сторону грусти
Шрифт:
– Я думаю, ваш Вильнюс отличается от нашего.
– Да, естественно. Но не настолько, - заметила Алеся, - потому что он в любом измерении - город-сон.
И она рассказала легенду о князе Гедимине, спящем под холмом и видящем во сне столицу Княжества - неудивительно, что город полон чуда, если соткан он из нитей сновидения, а удерживается силой души героя.
– Красивая какая легенда, - восхитился Андропов, - ужасно интригует. А знаешь, у тебя тут здорово. Уютно. И город ещё этот волшебный. Наверное, чтобы проснуться, мне необходимо прожить этот день, - неожиданно заявил он.
Мгновенно сообразила и сладко обмерла, и, лихорадочно лизнув губы, коротко сказала:
– Да.
– Покажешь мне город?
Она просто молча встала, собрала посуду, сгрузила
– Идёмте!
Старый центр был низенький: дома в два, три, самое большее в четыре этажа. Но улицы были по-средневековому узкими, тесно сжимали в своих объятиях, и потому небо с облаками представало будто бы со дна оврага. В Минске таких мест осталось относительно немного, отмечала Стамбровская, да он и с самого начала был какой-то более размашистый, чем Вильня, даже пресловутый Болотный переулок и Замковая улица полны были больше бременским, чем виленским, очарованием.
Андропову всё было в диковинку. Хотя ведь поездил он немало, многое видел, и в Европе в том числе, но как непохожи были парадный стиль официальных визитов и ребяческая таинственность нынешней прогулки. Он давно уже не ходил по улицам просто так, без охраны. Хотя уж с Алесей он не пропадёт, она только с виду рассеянная и чувствительная барышня, а на самом деле чекист ещё тот... Как это у них называются чекисты? Ах да, инквизиция.
Наверное, от впечатлений кружилась голова, будто кислорода оказалось слишком много, и дыхание захватывало от этого. Действительно, странный сон, слишком ощутимы все эти телесные переживания, досадные, хотя не смертельные. Но Юрий Владимирович и это готов был стерпеть, он воспринимал это как плату за чудо. А Алеся то задумывалась, то оживлялась, воспрянув, говорила об окрестных улицах, особенно видя мемориальную доску или интересную деталь. Больше было личных впечатлений: там очень вкусные пирожные, вон галерея, давайте зайдём? Давай... Они уже зашли в одну, а потом в лавку ремесленных сувениров, и всё тут было необычное, оригинальное, совершенно невиданное. Может, даже "крамольное" из-за этого свободного, богемно-фантазийного оттенка. Но ведь не раздражало его - а нравилось. Неужели в Союзе такое невозможно, а чтоб создавать такие милые, талантливые вещи, необходимо что-то разрушить? Вопросы эти трудно облекались в словесную форму, звучали наивно и невпопад, Юрий Владимирович почти досадовал на тени таких мыслей. Но что-то невысказанное шевелилось в душе, возражение не возражение, тоска не тоска, и порой становилось грустно, но вместе с тем и хорошо, и он щемяще радовался за своего друга Стамбровскую, за всех, здесь живущих, какое-то меланхоличное и прекраснодушное настроение овладевало им, и даже лёгкое недомогание казалось ему должным, едва ли не очистительным. Она извинялась за то, что ведёт запутанным маршрутом, не знает того и этого, ни дат, ни фактов, лишь отдельные штрихи. Он только журил её: зачем эти полудетские оправдания?
– А мне и не надо, - спорил Андропов, утирая со лба внезапно выступивший тонкий пот, - так естественнее. Если б я хотел, нанял бы экскурсовода, чисто теоретически. Мне хочется знать, как видишь этот город ты.
– Я? По-своему, конечно, - задумчиво отозвалась Стамбровская.
Они прогулялись по неожиданно широкой и зелёной Вокечю, покружили в закоулках улицы Жиду и Антокольске, нырнули на дно маленьких фьордов, вынырнули во дворах и полюбовались на живописную мозаику сарайных стен, и крыш, и труб, и белья, и сиреневых кустов - какая знакомая, но совершенно другая картина, не так, как в Рыбинске, или Ставрополе, или Москве. Алеся сыпала названиями по-русски и по-литовски, последнее особенно нравилось: Бастионная, она же Пилимо, Больничная, она же Лигонинес, Стекольная, она же Стиклю - а вот здесь похоже; Алеся не преминула заметить, как её когда-то зацепило: по-шведски улица - gata, по-литовски - gatve.
Алеся ещё раньше признавалась, что выбирая языки в университете, была увлечена второй мировой, а именно, Рейхом, ей стало интересно, с чего это "все они" так Скандинавией увлекались. При воспоминании Андропов поморщился. Снова его больно кольнуло то, на чём он старался не заострять лишнего внимания: если Союз не выживет, то и такие могут времена настать, что молодёжь фашистами будет восхищаться... Хотя вот Алеся. Он имел уже неплохое представление о её ценностях, волнениях и надеждах - она не умела говорить о пустяках. Ей нравились исключительно содержательные, глубокие, длинные беседы о самом главном. Ну так что же она? И о трудящихся, и об отношениях между нациями, и об экономике правильно говорит, причём видно, что по собственным выводам, не "по бумажке". Вообще производит впечатление порядочной. Это если не сказать больше о его отношении к ней... Странно, очень странно. Может, от непрошеных противоречивых мыслей внезапно заломило в висках, но тут же прошло.
Алеся плавно перешла на маленькую лекцию о популярном авторе, писавшем о Вильнюсе, критиковала, одобряла, итожила - да она бы самому Бобкову подспорье составила, с такой-то литературной аналитикой. Андропов сразу же почти машинально попросил её дать почитать, Алеся просияла и обещала достать ему книги к следующей встрече - это значит, недели через две, ну и хорошо.
У него создалось странное впечатление: всё было в шаговой доступности, даже по центру было понятно, что город небольшой, но петляние казалось бесконечным. Но вот если бы дать ему какое-то время, и волю, и желание, он бы хорошо здесь ориентировался - при общем, потрясающе едином стиле каждая улочка-ручеёк была непохожа на соседнюю.
– Знаешь, напоминает Ленинград...
– рассеянно пробормотал Андропов, скорее себе под нос, ещё удивился, как Алеся моментально замолкла, прислушалась - неужели она на самом деле ловит каждое его слово?
По правде сказать, нелепое утверждение, в этом городе не наблюдалось ничего ленинградского: Петербург был городом сотворённым, а Вильня - родившимся. Пускай даже из сна языческого князя - а чем прочнее грёзы деспотическая воля? Быть может, интоксикация наступала от этого странного воздуха, но рассеянно и безвольно Андропов отвечал себе в уме: ничем... Когда-нибудь это кончится, тогда, когда он проснётся, а сейчас вроде бы можно предаваться любым непривычным мыслям, мечтам, реакциям.
Можно было за неимением фотоаппарата (а ведь хороший ему подарили на прошлый день рождения) использовать в качестве объектива собственный взгляд, а кадры впечатлений откладывать в памяти. Тем более они ценны и уникальны. И это уж точно секретное хранилище, доступа туда нет никому. Может, только Стамбровская угадает иногда то или другое - как ни странно, он ощущал из-за этого не настороженность и замкнутость, а уважительное восхищение. Интересно всё-таки это считывание. Она как-то рассказывала о системе хранения и передачи информации, о системах передачи данных, функционирующих с помощью новейших ЭВМ и доступных широким слоям населения. Но тут было явно что-то другое - информационное поле, не зависящее от машин, из него она черпала необходимое напрямую, хотя и не постоянно.
Не успевал он подумать об этом, как возвращался мыслями к Вильне и Ленинграду. В одном было сходство: живописнейшие обшарпанные дворы. Манила каждая подворотня: казалось, заглянешь - и увидишь что-то необычайное, может, даже лестницу в небо или живого дракона. Оказалось, и это было уже описано, но казалось, что Вильнюс, или, как Алеся говорила, Вильня - это город, который невозможно испортить слишком частыми упоминаниями, тривиальными наблюдениями. Казалось, что в воздухе прозрачными буквами написано объявление: "Вследствие уникальности каждого человека и его впечатлений говорить о Вильне бесконечно - разрешается".
У неё ещё с прошлых поездок оставались фотографии. Алеся никогда раньше не демонстрировала это хитрое устройство, а теперь достала...
– Слушай, как интересно. Прямо как из фантастической литературы. Это ведь...
– Ну, а вы что ж думали!.. Это, как бы вам сказать, ЭВМ и телефон в одном устройстве. Я даже не знаю, какая функция главнее.
– Ничего себе, какой малыш, и тоненький такой...
Он только улыбнулся и головой покачал. Подумать только, как стремительно несётся время и прогресс, относительно скоро у советских граждан тоже будут такие аппараты...