По ту сторону грусти
Шрифт:
– Просто я психованная и вечно возмущаюсь, и периодически подымаю бунт на корабле. Так-то мы просто тихие и забитые. Просто такую породу, как моя, давно уже вывели... Ну да ладно, о чём это я? Раньше я уже путешествовала в одиночку, но в этот раз у меня было какое-то особенно сильное - предвкушение, что ли? И ощущение свободного плавания. Что-то должно было решиться.
Алеся глубоко вдохнула и взъерошила густое облачко своих тонких волос. Она часто так делала, когда её переполняли мысли.
– Решилось?
– тактично переспросил Юрий Владимирович.
– Тогда мне казалось, что да - а теперь я в этом уверена. Вокзал тут рядом, такой маленький, провинциально-игрушечный.
Она на миг замолчала и задумалась. Кадры старой хроники мелькали перед глазами: да, действительно старой - хотя тут же накрывало чувство, что поездка состоялась месяц назад - ну, ладно уж, "этой зимой". Может, от хорошей памяти - это чувство падения, возникающее у человека при осознании, как бежит время, а он стареет? Так ярки воспоминания, а оказалось, много воды утекло с тех пор. Тогда и переживаешь потрясение: "Да как же так?" Алеся снова выпала в ветреный белый день седьмого января. Она раньше бывала в Европе, и в Италии, и в Германии, кусочек Франции успела прихватить, в их мире типичная маленькая буржуазка, но Вильнюс как-то особенно отзывался в сердце. А вот некоторые её знакомые, впервые очутившиеся в Прибалтике за годы житья безвыездно - испытывали стресс. Ей было больно за них - и за державу обидно.
– В отель я не поехала, вещи оставила в камере хранения. Может, поэтому меня охватила какая-то бесприютность. А знаешь, вся моя поездка была такая. Одна и никому, слава Богу, не нужная, да в незнакомом городе, какая благодать! У меня ещё был маленький одноместный номер - в мансарде, представляешь? Как у настоящего, хрестоматийного художника. А за окном белые крыши и ажурные ветви. И костёл Святой Анны был тогда густо-тёмный на фоне белого снега, и ветви ещё эти - всё как на картине Брейгеля...
– Наверное, красиво было, вот бы и мне на это взглянуть... О, да ведь у тебя, наверное, есть фото!
– Есть! А с фотографиями вышла целая эпопея. Мороз же был дикий, минус двадцать или того больше, но фоткала я всё равно самоотверженно, как на поле боя - как у меня тогда руки не отвалились, сама не знаю! В перчатках-то невозможно. А запечатлеть хотелось всё, ты же сам видишь, тут на каждом углу чудеса. Вот я и бродила, как неприкаянная, иногда только в магазинчики забивалась погреться. А ещё тут невозможно заблудиться: если знаешь приблизительную диспозицию, всё равно выйдешь, куда надо. Ну, или хотя бы к центру, к Кафедральной площади и башне Гедимина. В собор я заходила, а вот на башню не поднималась. Представляешь, вот вообще не хотелось.
– А мне хочется.
Алеся воззрилась на Андропова с изумлением. На лице её сменилось несколько оттенков эмоций, и наконец она произнесла с убийственно-дипломатичной формулировкой:
– Ты уверен?
Юрий Владимирович с некоторым раздражением, даже слегка покраснев, отчеканил:
– Более, чем.
Алеся снова вздохнула и пожала плечами, и только и ответила:
– Ну, смотри.
Хорошо, что не прибавила унизительное "мне". Всё тот же вопрос про шапку. И добровольца. Нет, ну вот нельзя на неё злиться, если вспоминаешь эту дурацкую шутку своего же сочинения.
С высоты город показался игрушечным. Вроде бы ожидаемо - но всё равно пленительно. И, странное дело, внизу расположение узких улочек казалось подчинённым чисто средневековому, не сразу уловимому порядку, столь отличному от американской геометрии двадцатого века, где вместо названий номера, а вместо изгибов прямые углы. А вот с высоты город казался кропотливо сделанным макетом, любовным творением швейцарского мастера: "ничего слишком", тёплые черепичные крыши равномерно разбавлены свежей, светящейся зеленью, тут и там на почти равном расстоянии маковки храмов, непохожие друг на друга, но ведущие молчаливую перекличку. А скоро она из символа станет явью, когда начнут звонить к вечерней службе.
Алеся стояла спиной, у самого ограждения, устремив глаза вдаль, в собранной пружинистой позе, словно собиралась взять разгон и взмыть, и пролететь над Вильней на бреющем полёте - она очень напоминала сокола или пустельгу.
Андропов не выдержал: неслышно подошёл к ней и приобнял сзади. Алеся вздрогнула, но не отстранилась, а чуть запрокинула голову, прижимаясь теснее. Они оба понимали, как непозволительно осмелели и не разрешали себе лишнего движения, но с тайной радостью усваивали новое друг о друге. Какая она высокая, тонкая, но не хрупкая, а крепкая и постоянно напряжённая, какой у него пружинисто-мягкий живот, и тёплое дыхание, и движения рук деликатные, но властные - факты известные, но до сих пор в большой мере умозрительные.
– Ну вот, а тебе не хотелось сюда идти, - укоризненно прошептал он ей на ухо.
– Просто я иногда ленивая, - промурчала Алеся.
– К тому же на каблуках, хоть и удобных, по башням обычно не лазят!
– Устала?
– Нет!
– категорично заявила она.
– Ничуточки не устала. Мы ведь просто обязаны пройтись ещё по городу, тут столько всего.
Теперь этот императив был оправдан: солнечные лучи разливались по кучерявым кронам и белым нарядным стенам цветочно-липовым мёдом, а небо у горизонта истомно посветлело, чтобы вскоре уже потихоньку наливаться перламутром и тонкой позолотой. Полёт птиц и то будто замедлился. В несмелом дуновении ветерка читался уже первый намёк на прохладу. Однако внизу, на улицах, жизнь начинала бурлить с новой силой.
Они бегло осмотрели дворец великих князей, прогулялись по площади, и Андропов заметил, что колокольня Кафедрального собора больше напоминает маяк - но ведь и храмы сравнивают с кораблём довольно часто.
Они зашли в собор - Юрию Владимировичу понравилось его классическое строгое убранство, а больше всего - взлётно-таинственные нефы, пронизанные игрой прозрачной тени и белого света. А ещё по случаю какого-то праздника храм был украшен свисающими с потолка белыми лентами, и в этом тоже было что-то корабельное, не то снасти, не то вымпелы... Алеся тоже засмотрелась, и сердце у неё на миг сладко замерло: как же это здорово, стоять с ним под руку в соборе. И любоваться красотой. Может, и нехорошо, что она не молилась в этот раз, но на душе было так радостно и светло, что, может, одно это могло считаться за молитву, а то и гимн.
Потом направились к мосту короля Миндовга - снова переход, снова держаться за руки - но не ощутилось ничего столь значительного, как на мостике в Ужуписе, вот странны токи всех этих энергий... Да и на том берегу не было ничего примечательного, и они вернулись.
Побродили по набережной, неимоверными дворовыми путями выбрались на неказистую, со взъерошенными деревьями, улицу Тилто, или Мостовую. Потом прошли через проспект Гедимина со зданиями будто из белого шоколада, потом перебрались на чистенькую пешеходную Виленскую, где людей, казалось, вдвое больше положенного - из-за того, что столики кафе были выставлены прямо на середину тротуара. И всё это время говорили о литературе. В конце концов темой обсуждения стали романы Флеминга - и всё с шуточками и порой довольно колкими сравнениями с советскими образцами со стороны Алеси. Но Андропов уже решил на сегодняшний вечер, что сердиться на неё не будет. Нечего тратить на это свои драгоценные силы.