По ту сторону грусти
Шрифт:
– Хорошая моя, но теперь-то ведь пришла? Зачем же сейчас так огорчаться?
– пожурил её Юрий Владимирович.
– Пошли лучше чай пить. Расскажешь, что да как.
– И ты.
– Конечно.
Они прошли в комнаты. Алеся на ходу тронула Андропова за рукав и сказала:
– Но теперь я постараюсь чаще приходить.
– Как же это получится?
– удивился он.
– Неважно. То есть... я сама не знаю. Но придумаю, обязательно!
Придумывать надо было срочно.
Алеся начала с квартиры. Раздёрнула занавески, бесстрашно распахнула окна и балкон в туманную стынь. Перемыла полы, выгребла мусор (удивительно, сколько его повсюду затаилось), протёрла пыль, поменяла бельё,
Со своим организмом она тоже решила сделать попытку примирения. Последнее время душа и тело состояли в напряжённых отношениях, и Алесина загнанная оболочка становилась и в самом деле бренной. Это никуда не годилось. Нет, она не "взялась за ум", дав обет здорового образа жизни. Просто Алеся понимала, что силы ей очень нужны и стоит поддерживать себя в форме.
На самом-то деле сердце ныло, хотелось торопиться, лететь, бежать. От бессилия сжимались кулаки. С волнением нутряная боль за поясницей теперь была жесточе.
Но Алеся как-то раз собрала всю свою волю и засадила себя за раздумья. Выключила музыку, отложила телефон. И постаралась без спешки и без пощады всё продумать и просчитать, даже сознавая, что старания эти обречены на провал. Просто к такому - к такому никогда нельзя подготовиться. Хотя вроде у некоторых получается. Она терялась в догадках: а все эти люди, про которых читано и слышано - были они мужественными, беспристрастными? Было у них завидное самообладание? Или такая же мятущаяся душа, полная сомнений голова? Никто ответить не мог. И Алеся догадывалась, что эти умозрения просто уводили в сторону, беспомощно и наивно отвлекали её от страшного. И, невесело усмехнувшись, она снова тянулась за скальпелем аналитических рассуждений, пытаясь разобраться в ситуации. Потому что хоть какой-нибудь, приблизительный план - лучше, чем вообще никакого.
Нет. Это не сессия. Здесь не выедешь за счёт ущемления: то сна, то питания, то ухода за собой. Всё должно быть идеально. Алеся так решила.
Она нашла в себе силы сосредоточиться на работе - да-да, кои-то веки! Попутно ужаснулась: где-то там, когда-то там она незаметно проскочила границу, после которой любимое дело, о котором столько лет мечталось, превратилось в тяжкий крест. Ещё оказалось, пока она "любила и страдала", от неё уплыли целых два проекта, не особенно больших и эпохальных, и всё равно было обидно. Алеся нахмурилась и закусила губу. Теперь приходилось догонять и доказывать, что она не выпала из обоймы и не сошла с дистанции.
Обойма, кстати - до чего номенклатурное слово. Видимо, в неё это тоже накрепко въелось. И не только потому, что с кем поведёшься, от того и наберёшься. Просто по признаку рождения. По факту свежего наследия. А ведь Алеся и сама была made in USSR, хотя хронологически - чисто номинально. А сейчас, закусив удила и пришпоривая себя изо всех сил, она, казалось, очень хорошо понимала Юрия Владимировича.
Чем закончится эта гонка с самим собой? Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее...
Алеся стала тщательнее относиться к внешности. Теперь это ей лучше удавалось, гораздо меньше напоминало её недавние лихорадочные попытки. Она оглянулась чуть назад, вспомнила, во что одевалась, и устыдилась: всегда могло найтись что-то выдающее - то чулки не в тон, то странная причёска, то "драматическая" помада с самого утра - какая-то досадная нелепица, что при общей вылизанности била по глазам. Ох, слава Богу, сейчас такого не было.
Но вот во сне она не изощрялась. Алеся решила никак не приукрашивать себя перед Андроповым - чтобы не раздражать. Так, ей казалось, будет правильнее. И Алесю осенило, что в чём-то было уместно происходящее с Татьяной Филипповной: Юрий Владимирович её жалел, тревожился - снова вспоминался рассказ любимой Тэффи, "О нежности" - и о себе, должно быть, меньше думал. Правда, была в этом и обратная, печальная сторона. Её Алеся резко, остро видела с самого начала, до этого нового, светло-щемящего прозрения. Неизменно надеясь и неизменно стыдясь своей странной роли, она отчаянно хотела хоть что-то здесь исправить и смягчить.
Хотя как она выглядит в так называемом реальном мире, всё-таки было непонятно. Произошёл странный случай, сущая мелочь, пустяк - но из тех, что въедаются невидимой занозой.
Было в этом что-то от картин Магритта: пустой комитетский коридор с бордовой дорожкой на полу, ряды окон и дверей, две девушки, тёмная и белокурая, в идеальной шахматной симметрии они с Галей Черненко шагали навстречу, и встретились глазами на мгновение - и оно вязко затянулось, как в кошмаре, и в Галиных глазах мелькнул ни более ни менее - а холодный необъяснимый ужас. Алесе стало не по себе; за секунду до того, как она обернулась, Галя метнулась вбок газелью и скрылась за одной из дверей. Да, вроде вспомнила что-то и кинулась в кабинет. А такое чувство, что могла бы выйти и в окно. Обернувшись, Алеся ничего за собой не обнаружила. Всё тот же коридор. Значит, смотрели на неё. Что же увидела Галя?
Стало неприятно. Правда, в тот же день Черненко ей приветливо улыбалась, как обычно. Но думать не хотелось, что это в принципе было. Имелись задачи поважнее.
Поход на Кальварию разрушил душевное равновесие, а пребывание в храме - вернуло. И теперь Алеся словно утратила страх, верила, что "ничего ей не сделается" - и это напоминало не прежнюю беспечность, а некую высшую уверенность в неуязвимости. А может, она просто думала, что нечего терять - не считая неизбежных потерь.
Алеся напоминала пловца, сигающего со скал в неположенных местах. Она роняла голову на руки во время обеденного перерыва, наловчилась после домашних хлопот отключаться на четверть часа а-ля Штирлиц, перестала брать с собой книжки в транспорт, потому что постоянно задрёмывала - то в троллейбусах, то в метро. И почти никогда не бывало срыва. Было достаточно сосредоточиться на одном предмете - а это уж проще простого, потому что об Андропове она и так думала постоянно.
Она улучала любую возможность увидеться с ним: то на даче, то в квартире, то смутной тенью за спинами приближённых. В последнем случае он её тоже замечал - хотя виду не подавал до поры до времени. Улучал момент и - казалось, задумался на мгновение, отвёл глаза - но она-то, она ловила этот взгляд из-под очков, всё чаще затемнённых. Удивительно, но Юрий Владимирович умудрялся вложить в это мимолётное выражение и тень весёлого удивления, и лукавости - так, что Алеся, никем не увиденная, беззвучно ликовала, растянув рот аж до ушей.
И на этом она не остановилась. Алеся набралась такого нахальства, что начала совершать переходы в реальном времени средь бела дня - и тёмного вечера, и мутного утра. При этом отправлялась из ВКЛ в Союз то входя в банк, то шагая с крыльца, то ступая с асфальта на газон, но очень скоро прекратила баловаться. Она поняла, что всё новое - хорошо забытое старое: ведь самой благоприятной средой для переходов оказалось метро.
Подземка была её давней страстью. Когда мчалась по минским туннелям, то погружаясь в очередной стихотворный сборник, то утыкаясь взором в глухую тёмную стену, несущуюся за окном напротив. Когда в Москве, дрейфуя с людским потоком, отпускала себе чуть не полдня на катание и любовалась пышностью подземных дворцов. Она проживала там маленькие жизни. Ведь слишком велик был перепад между тамошней и наземной экзистенцией.