По ту сторону грусти
Шрифт:
Странным образом, Алеся не испытывала к супруге Андропова враждебности и не видела в ней соперницы. И не только потому, что Татьяна Филипповна была грузна и немолода, а черты её лица, прежде миловидные, хоть и простенькие, теперь вовсе расплылись. Не только потому, что она не могла владеть и толикой запретных искусств. Просто при всей своей обиде и тоске, понятной и человеческой, Алеся понимала, что ей уготована иная роль, хотя и трудно называемая.
А ещё понимала, что в этой безвкусно одетой женщине с характерной кучеряво-облачной причёской есть глубоко запрятанный лучик света. И вот именно его-то и видел Юрий Владимирович и любил, - тем сильнее, что боялся его угасания. Ведь всё остальное - Алеся прощупала ауру и только головой
Алеся ревновала, но не злилась. Она была подавлена. В очередной раз убеждалась в беспощадности судьбы: у Юрия Владимировича болело тело, у Татьяны Филипповны - душа. Нельзя, чтоб всё так наваливалось вместе. Нехорошо. Она сокрушалась, жалея ту, что формально была соперницей и даже мысленно называла её так же, как муж - Танюша. А может, это был взгляд сильного - свысока. Как бы то ни было, она тут же спохватывалась и грустно улыбалась: полно, Леся, успокойся. При всём желании она не могла спасти их обоих.
Да кого она вообще могла спасти?
Алеся пару раз гуляла с Андроповым по горам, с радостью подмечала, как среди леса и близ горных речек лицо его приобретает спокойное и даже лирическое выражение. Он стал, наконец, улыбаться, а когда звонил в Москву, голос его звучал бодро и весело. Алеся любовалась этим недолгим улучшением и еле сдерживалась от излишних ласк. В ней тоже появилась опасливая чуткость и неуверенность: нельзя его настораживать такими проявлениями. Потому что - он знает, что она знает. Не дай Бог что-то заподозрит. Хотя бы от скрытых сомнений и терзаний она хотела его оградить.
Иногда лучше неизвестность.
Только не для неё.
Алеся проснулась среди ночи, пошла выпить воды. Когда легла снова, заснуть не смогла. И не только потому, что ноги замёрзли моментально (отопление ещё не дали) - к этому прибавились другие ощущения. Через десять минут она горела в лихорадке и не могла даже на другой бок повернуться без тоскливой ломоты. Алеся дёрнула выключатель, пытаясь отогнать тихий ужас. Больно жмурясь от резкого света, она твердила заклинание: "Отделись... отделись... отделись...".
В какой-то момент показалось, что душа отделяется от тела - и она запаниковала, что её где-то там неправильно поняли.
К счастью, через минуту это прошло. Алеся чуть не за шиворот вытащила себя из постели и расчесала волосы. Каждое касание щётки к голове казалось царапаньем сколопендры. Потом начала с ежесекундными понуканиями одеваться. Потом прошептала коротенькую молитву и выскочила из дому.
Было четыре часа утра. Обычно это рубеж, за которым царство тьмы кончается, но сейчас-то другие времена. Однако Алеся не чувствовала, что улицы щетинятся на неё. Она просто шла. Стук её каблуков гулко отдавался в промозглом тёмном воздухе. Холод окончательно привёл её в себя. Лихорадка не проходила, но была другого рода. Алеся вспомнила, что метро ещё не открыто, и впала в отчаяние. "Переход, мне нужен подземный переход", - нервозно повторяла она как заведённая. Это тоже было отвратно: раньше могла стартовать где угодно, а теперь, сама того не заметив, впала в зависимость от условия. Ей ничего другого не оставалось - она очертя голову кинулась в пешеходный переход у Дворца спорта и, разбежавшись, растаяла в полумраке.
Снова поздно. Но что бы изменилось, если б Алеся была с ним на той роковой прогулке по лесу? Или летела на том же самолёте в Москву? Итог ведь был один. Юрий Владимирович лежал в палате реанимации в полубессознательном состоянии.
Алеся опустилась на колени, смиренно и взволнованно, как в церкви. Она склонилась и коснулась губами его руки. Ответа она и не ждала. Алеся хотела пробыть с ним всю ночь, но ей пришлось исчезнуть сразу, лишь только послышались в коридоре шаги.
Потом она следила по мере сил, как он приходит в себя, как борется. Потом как-то раз её пришлось тормошить и выводить из вагона на конечной станции, потому что Алеся впала в забытье - и через полминуты уже стояла за спиной у врачей, наблюдая, как Андропову оперируют абсцесс. Она уже знала, что из этой раны будут снова и снова доставать гнойные сочащиеся кусочки, и она не будет заживать, как растерзанная печень Прометея. Организм сопротивляться не сможет.
Андропову оставалось лишь медленное угасание. Это почти сразу понял и доктор Чазов, срочно вызванный из зарубежной командировки. А Юрий Владимирович пока не терял надежды, хотя страдал и был очень слаб.
Была уже середина ноября. Весть о том, что генсек в больнице, не вызвала особого волнения и толков. Когда Черненко перед заседанием Политбюро объявил, что состояние Андропова без изменений, то эта новость ни у кого не вызвала тревоги или оживления. Многие прекрасно знали, что он слаб здоровьем, было известно, чем и как долго он уже страдает. К тому же для всех этих людей болезни давно стали чем-то естественным, практически неотъемлемым. Может, поэтому - такая странная уверенность в скором выздоровлении. Многие партийные чины попроще толком не знали и вовсе ничего. Что уж говорить о простом народе.
Юрий Владимирович каждый день звонил жене. Писал ей стихи. И было это самым естественным: Алеся вздохнула с облегчением, потому что одна из её грёз не прошла проверку реальностью - теперь она предпочитала, чтобы ей не посвящали никаких стихов. Зато иногда Андропов показывал ей новорожденные строчки и даже советовался по поводу размера или рифмы - а вот от этого Алеся расцветала.
В это время она сделала ещё одно неприятное открытие. Как оказалось, она не могла исправить того, в чём упрекала когда-то Татьяну Филипповну. Во-первых, та и сама серьёзно болела и не могла прийти к мужу. Во-вторых, у Алеси получалось навещать Андропова раз в три-четыре дня с учётом разницы во времени, и это самое большее. Иначе она рисковала и вовсе утратить связь с окружающим миром.
Возможно, тогда все её отчаянные потуги притворяться нормальной рухнут. Тогда произойдёт нечто неведомое и неминуемое, о чём давно предупреждали - но теперь это было ей безразлично. И потому она решила дойти до крайности в своих межмировых перескоках, изрубить свою реальность в мелкую кашу и получить в итоге - управляемое безумие. Тогда она сможет приходить к Андропову через день. А то и каждый день, кто знает?!..
Но он не упрекал за редкость её кратких визитов. Сначала он настаивал, что это даже хорошо, ведь ему надо работать, в конце концов. Алеся с большим усилием сохраняла невозмутимое лицо при этих словах. Уж очень они жалко они звучали из его бескровных уст. Большую часть времени Юрий Владимирович был прикован к постели, а когда передвигался по палате, было видно, как ему тяжело. Алесину помощь он то принимал, то отвергал и отпускал всякие колкости, чего прежде почти не бывало. У неё не хватало сил обидеться, она только краснела, когда, например, усаживала его в кресло и подкладывала подушечку с робким вопросом: "Юра, не больно спинку?.. Вот так хорошо?" - и тем более истово радовалась, когда он молча кивал или награждал ласковым взглядом.
На ноябрь был назначен пленум ЦК. Юрий Владимирович упрямо надеялся, что врачи поставят его на ноги и он сумеет выступить. Он уже и на Алесю поглядывал, а потом не выдержал и обратился прямо: нельзя ли что-нибудь сделать? Она опустила глаза и сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Тут же устыдилась несдержанности. Но собралась, кашлянула и начала объяснять, что это - не её епархия, таким занимаются целители, а она инквизитор.
– Но как же Вильнюс?..
– непонимающе переспросил Андропов.