Победа достается нелегко
Шрифт:
— Поехали к тебе, — предложил Боб, чувствуя, что пьянеет, а по пьянке можно засыпаться в два счета. — Берем таксомотор и по дороге хватаем пару бутылок столичной.
Дома продолжали пить.
Утром приятели сели опохмеляться. Закусили остатками колбасы и сыра.
— Больше в рот не возьму ни полграмма. — Жигин отодвинул бутылку. — У меня рабочий день. Представь себе, Бобик, если мы очистим кассу уважаемого дяди аэропорта. Шикарно?
Боб Черный Зуб недоуменно посмотрел на приятеля. Что он, рехнулся? Очистить кассу аэропорта! Сцапают на месте… Нет, он рисковать своей шкурой не согласен, пусть поищет себе другого напарника. Вслух же сказал:
— Скользкое дело.
— Абсолютно никакого тебе риска! — Жигин сел рядом на стул. — Ты думаешь, Летучий голландец просто так живет в гостинице аэропорта, выбрасывает рублики за номер? В Одессе дурных давно не стало. Летучий голландец уже, клянусь мамочкой, уже-таки три дня ведет наблюдения. Что там творится, только посмотри одним глазом! Люди стали от землетрясения такими невоспитанными, пихаются нахально, ругаются, лезут к маленькому окошку кассы за паршивыми билетами…
— Так что ты предлагаешь? — Боб никак не мог понять, куда клонит одессит.
— Маленькую операцию по изыманию денег из большого сейфа. — И Жигин подробно объяснил свой план, достал из кармана связку ключей и отмычек. — Инструмент проверенный, а в обеденный перерыв все обедают, даже кассиры. Ну как?
План был до наивности прост. Действовать в основном предполагал сам Жигин. Ему же, Бобу, отводилась роль весьма незначительная, но опасная: стоять на страже и, в случае чего, преградить дорогу любому. Конечно, можно и отказаться. Но мысленно Боб увидел перед собой открытый сейф и пачки денег. А деньги ему очень нужны. Без них он не может смыться из проклятого города, который ежедневно по нескольку раз трясется.
— Идет! — выпалил Боб.
— Приводи себя в красивый вид.
Они побрились, помылись, погладили брюки. Найти такси в дневное время не составило особого труда.
— В аэропорт, — сказал Боб, усаживаясь на заднее сиденье.
— Сначала на ярмарку, потом в аэропорт, — поправил одессит.
Водитель развернул машину и повез по улице Навои. Там, в тени деревьев, рядами стояли торговые палатки. Покупателей в эти часы было мало, и продавцы изнывали от жары и безделья.
— Одну минутку терпения, — сказал Жигин, выходя из машины.
Вскоре он вернулся с вместительным портфелем из черной кожи.
— Жми на аэродром!
В аэропорту под каждым деревом, в тени на лавочках сидели, лежали на узлах и чемоданах отъезжающие. Солнце поднялось в зенит, и жара стояла отменная. Дети плакали. В киоск «Газированная вода» стояла длинная очередь. Но еще большая очередь, вернее, толпа теснилась у кассы. Два милиционера в мокрых гимнастерках наводили порядок, устанавливая очередь. Им помогали три солдата с красными повязками.
— Совсем не здесь, — сказал одессит.
Он подошел к двери с надписью «Посторонним вход воспрещается», открыл ее и завел Боба в коридор. Боб сунул руку в карман, положил ладонь на пистолет. Мимо сновали служащие аэропорта, не обращая на них внимания.
— Здесь. — Одессит кивком показал на дверь кассы, — Идем чуть дальше, покурим.
Они встали у окна, спиной к двери, закурили. Жигин поднял руку, посмотрел на квадратные часики.
— Что-то она сегодня не хочет обедать, — сказал он о кассирше. — Давно пора.
Прошло еще несколько томительных минут. Наконец дверь отворилась. Боб, не поворачивая головы, наблюдал. Пожилая полная женщина в темном сарафане и белых босоножках захлопнула дверь, подергала за ручку. Убедившись, что дверь закрыта, вынула из английского замка ключ и, не оглядываясь, быстро засеменила к выходу из коридора. По пути открыла дверь в бухгалтерию, позвала:
— Симочка, идем обедать!
Из бухгалтерии выплыла дама килограммов на сто. Взявшись под руку, они пошли к выходу.
— Если вернется, задержи мамочку любым способом, — почти приказывая, произнес Жигин, имея в виду кассиршу.
— Знаю, — ответил Боб.
Одессит спокойно подошел к кассе, вынул связку ключей. Не прошло и минуты, как дверь была открыта. Не оглядываясь, словно он у себя дома, Жигин шагнул внутрь и закрыл за собой тяжелую дверь.
Массивный сейф оказался запертым. Одессит дважды подергал ручку, чтобы убедиться. Заглянул в ящики стола, там бумаг всяких, а ключей нет. Тут он обратил внимание на дамскую сумочку, что висела возле стола на стене. Открыл ее, на дне, под носовым платочком, обнаружил два больших ключа от сейфа.
Вставил в замочную скважину, дважды повернул, открыл массивную стальную дверцу. Деньги лежали запечатанными пачками, видимо, кассирша готовилась сдавать их в банк. Одессит сунул пачку двадцатипятирублевок себе в карман, — не все же с Бобом делить! — а остальные стал торопливо складывать в кожаный портфель.
Забрал все, даже завернутую в бумагу разменную монету. Потом криво усмехнулся, взял чистый лист бумаги, размашистым почерком вывел: «Привет от Боба Черный Зуб!!!» — и положил на пустую полку сейфа.
— Мамочка, чтобы тебя не судили за растрату.
Сейф запер, ключи положил на место в сумочку. Открыл дверь, вышел и рывком захлопнул за собой английский замок.
— Ну? — выдохнул Боб.
— Рвем когти.
По дороге они дважды высаживались и брали другое такси. Домой возвращались кружным путем. Боб щупал набитый портфель и мысленно прикидывал общую сумму денег.
В то время как кассирша доедала свою порцию вареных сосисок с гарниром из капусты и думала: «Заказать или не заказать еще один стакан компота», Боб Черный Зуб и Летучая мышь уже сидели на тахте и делили деньги. Одессит великодушно доверил деньги своему напарнику, конечно утаив от него пачку двадцатипятирублевок и не сказав, что в сейфе оставил расписку от его имени.
На тахте выросли две одинаковые кучки ассигнаций.
— Теперь подобьем бабки. — Боб стал торопливо считать десятки, пятерки, тройки. — Семь двести восемь, — выпалил он.
— И у меня семь двести восемь, — отозвался Жигин, дважды пересчитав свою долю. — Приличный куш, мать моя мамочка!
— Теперь живем!
— В такой дыре? Нет, спасибо за приглашение. — Жигин развалился на тахте, закурил. — Меня ждет родное Черное море. Сезон только начинается.
— Сейчас нельзя, оперы по всем дорогам шнырять будут, — деловито произнес Овсеенко, — Притаиться надо, переждать.