Победа достается нелегко
Шрифт:
— Гуля!
Гульнара, очнувшись, недоуменно посмотрела вокруг. На углу, возле продовольственного магазина, стоял Петр Мощенко. Одет он был не в привычную военную форму, а в тренировочный трикотажный костюм, который мешковато сидел на нем. В руках сержант держал свернутую трубкой газету.
— Ты что не отзываешься? — спросил он, пожимая руку. — Или не желаешь признавать друзей своего друга? Третий раз окликаю, а ты хоть бы хны. Даже не посмотришь в мою сторону.
— Нет, что ты! Просто задумалась…
— От Руслана письмо получила? Да?
— Последнее было три дня назад. А сегодня опять по радио о новом толчке передали.
— Дела там, прямо скажем, не очень веселые. Даже наоборот. Ты сегодня газету читала? Вот я взял на стадион, ребятам показать хочу. Вот послушай, каковы масштабы, — Мощенко развернул газету и стал читать. — «Сообщает сейсмостанция „Ташкент“. Восемнадцатого мая. Всего за прошедший с момента первого землетрясения период сейсмическая станция зарегистрировала пятьсот семьдесят колебаний почвы разной силы».
— Пятьсот семьдесят? Не может быть! — В голосе Гульнары послышалась тревога.
— Вот смотри, читай сама. — Петр ткнул пальцем в газету, показывая строчку. — Пятьсот семьдесят колебаний. Цифра солидная. Мы сделали ее более понятливой, с помощью простой арифметики. Первый толчок был двадцать шестого апреля, следовательно, по восемнадцатое мая прошло всего двадцать три дня. Теперь берем общую сумму колебаний почвы и делим на двадцать три… Получается почти двадцать пять… Выходит, в среднем за одни сутки двадцать пять толчков.
— Так там каждый час… Это невозможно! — Гульнара устало опустила руки. — Нервы не выдержат.
— Не беспокойся, у твоего Руслана нервы выдержат. Да и не только у него. Что ни говори, а город держится героически. Ты на стадион?
— Нет, у меня еще дела есть. Тренировка вечером.
Гульнара повернула назад, на почту. Она не шла, а почти бежала. «Скорее телеграмму, с оплаченным ответом, — думала она. — Только бы с тобой ничего не случилось, мой Руслан!»
Пожилая узбечка, казалось, не удивилась возвращению Гульнары. Она пристально посмотрела на взволнованное девичье лицо, укоризненно покачала головой и, не говоря ни слова, протянула телеграфный бланк.
Сулейман Садыков расстегнул ворот форменной рубахи, вынул большой цветастый носовой платок и обтер потное лицо, шею. Наступивший вечер не принес прохлады, а кажется, усилил духоту. Раскаленные за день дома, тротуары, глинобитные заборы теперь, едва солнце опустилось за горы, начинали отдавать накопленное тепло, словно гигантские грелки. Ни ветерка. Воздух насыщен зноем и пылью, которая серым облаком висит над городом. Строители со всех концов страны спешно ломают, сносят старые постройки, расчищают, готовят площадки для новых зданий.
Начальник уголовного розыска прошелся по палатке, включил электровентилятор, что стоял в углу на табуретке, повернул его к брезентовой стене, чтобы воздушная струя шла в даль кабинета. Он знал, что в такую жару весьма опасно направлять на себя поток воздуха. В прошлом году похоронили соседа по квартире, директора школы, веселого человека, прибывшего из далекого русского города Суздаль. В июне, во время экзаменов, он целый день просидел в кабинете, проверяя сочинения, а на письменном столе гудел мощный вентилятор собственной конструкции. Простудное заболевание, осложнения… Садыков подошел к письменному столу, побарабанил пальцами.
— Разрешите? — В палатку быстро вошел Икрамов. — Ну и жара! Два раза мылся в душе, менял рубахи, а они все равно липнут к телу… Работать невозможно, прямо таю, как мороженое на солнце.
— Да, старается наше ласковое солнышко. В тени за сорок градусов… Старожилы не помнят, чтобы в начале лета было так жарко.
— Метеостанция сообщает, что это самая большая жара за последние восемьдесят пять лет. Только подумайте, какие сплошные повторения. Сто лет назад происходило подобное землетрясение, теперь почти сто лет не было такой жары… Уф! — Икрамов грузно опустился на стул, обмахнулся газетой. — Сижу в своей палатке, а кажется, что нахожусь в раскаленной печке, где лепешки пекут, Прямо живьем жарюсь…
Садыков сочувственно посмотрел на старшего следователя. «Трудно ему, все время в духоте, на нервах одних, — подумал он. — Полные всегда жару плохо переносят». И вслух сказал:
— У меня предложение. Давайте на час-полтора отложим все срочные дела, поедем в парк Победы или на «Комсомольское озеро». А? Поплаваем, выкупаемся… Наберемся бодрости.
— Хоп, с удовольствием… Только не сейчас, ни минуты свободной. Пришел сообщить, что поступил ответ экспертизы по делу номер сто пять. Помните? Обгорелая куртка заключенного.
— Да, да, помню… — Садыков открыл портсигар, вынул сигарету и стал разминать ее пальцами. — Слушаю.
Икрамов подался вперед и, облокотись на стол, стал докладывать.
— Сравнительный и химический анализ подтвердил, что обгоревшая куртка, обнаруженная в доме Валиева, идентична тем, какие носят заключенные в красноводской тюрьме. Теперь это уже неопровержимое доказательство, что именно Борис Овсеенко-Дарканзалин, а не кто иной совершил преступление. — Икрамов постукивал сложенной в трубку газетой по ладони, как бы подчеркивая каждое слово. — Именно он убил Джуманияз-бая и его сына.
Садыков помял сигарету, поднес ее к носу, понюхал и положил обратно в портсигар.
— Трудно удержаться, трудно. И курить вредно. — Открыл ящик письменного стола, положил портсигар. — Говорите, экспертиза подтвердила наши предположения? Хорошо. Осталось самое маленькое, пустяк.
— Не понимаю, Сулейман-ака.
— Дело заведено, показания подшиты, анализы приложены, естественные улики имеются… Не хватает лишь мелочи — самого преступника. Он, к сожалению, пока еще на свободе. И не он один. В городе появился еще хищник, настоящий матерый волк.