Победа по очкам
Шрифт:
– Какие?
– О которых я говорила только что.
– Нашли?
– Нет, их здесь не было. Надо быть круглой дурой, чтобы держать здесь что-то важное.
– Согласен, – кивнул Пафнутьев.
– Не буду показывать остальные наши помещения – это уже скучно. Убедившись, что бумаг нет, они попросту устроили погром. Сказав, что Лубовский догадывается о документах в моих руках, я поскромничала. Он знает о них наверняка. Мои ребята своим наивным взрывом просто ускорили события. Рано или поздно все это должно было случиться.
– Возможно.
– Думаете, я напрасно печатала
– Думаю, да. Напрасно. Но по большому счету это не имело значения, найти вас для Лубовского не составляло труда. Своим рекламным ходом вы просто ускорили события. В том числе события сегодняшнего дня. Я имею в виду слежку за моей машиной.
– Вы в опасности?
– До тех пор, пока у меня не будет серьезных документов, свидетельств, улик… Я в безопасности.
– Завтра вы их получите.
– Вот тогда – да, тогда можно будет подумать о собственном спасении, – зловещим шепотом проговорил Пафнутьев.
– Будем спасаться вместе, – шало ответила Морозова.
– О! Нас уже двое! – с подъемом воскликнул Пафнутьев. – Это прекрасно! Появляется надежда.
– Выживем, – уверенно сказала Морозова. – Здесь становится небезопасно. – Она обвела взглядом разгромленное свое заведение. – Я позвоню утром, и мы договоримся, где удобнее встретиться.
– Заметано, – заговорщицки сказал Пафнутьев и опасливо оглянулся по сторонам.
– Да ладно вам! – рассмеялась Морозова. – Жизнь продолжается!
Не надо бы ей так, не надо бы…
Слишком все зыбко в этом мире, слишком непредсказуемо, и настороженная опасливость часто оказывается куда уместнее, нежели безрассудная уверенность, даже если для нее есть основания.
Пафнутьев вел себя куда лучше, он знал этот нигде не записанный закон – стой у стены, а не посредине комнаты, входя, закрой за собой дверь поплотнее, закрой, а не оставляй ее болтаться на сквозняке, говори тише, а не громче, это всегда лучше, не перебивай никого, потому что, перебивая, ты лишаешь себя важных сведений, человек, которого не перебивают, всегда откровеннее, из уважения к твоему терпению он скажет то, чего никогда не сказал бы в разговоре шумном и крикливом…
И так далее, и так далее, ребята…
Вслед сказанному Пафнутьев на следующее же утро получил суровое, можно даже сказать, кровавое подтверждение. Не дождавшись обещанного звонка Морозовой, он, не вытерпев, упал на сиденье рядом с Андреем и бросил ему одно лишь слово:
– Зубовский…
Что-то его томило, что-то заставляло напрягаться и молчать – не мог он легко и беззаботно разговаривать с Андреем, несмотря на потрясающее утро – солнечное, ясное, наполненное сверкающими машинами и разноцветными прохожими.
Едва Андрей сумел втиснуться в длинный ряд машин и остановиться, Пафнутьев почти выпрыгнул из машины и бегом направился к знакомым уже ступенькам. Он все еще надеялся на лучшее, он все еще оставлял надежду, оправдывая свою нервозность собственной глупостью, подозрительностью, дурным проявлением опыта…
Нет, и на этот раз опыт его не подвел.
Едва коснувшись двери, едва чуть толкнув ее, он убедился, что она открыта. Дверь не могла быть открытой. Где-то в Москве, в месте безопасном
Пафнутьев осторожно вошел в приемную, огляделся. Здесь все было точно так же, как вчера. И типография имела тот же разгромленный вид, и склад залит черной типографской краской…
Кабинет, сам не зная почему, он оставил напоследок, почему-то оставил… А когда заглянул внутрь, то почти не удивился – откинувшись в кресле на спинку и свесив руки вдоль подлокотников, в кресле сидела Морозова. И как раз посредине лба темнело кровавое пятнышко – след вошедшей пули. Всмотревшись в ее лицо, в рану, в свисающие руки, Пафнутьев понял – стреляли еще вчера. Ирина Александровна Морозова даже не успела покинуть свой салон полиграфических услуг.
Еще вчера.
Какая оперативность! – не мог не восхититься Пафнутьев. И вспомнил слова киллера Васи – только на опережение.
В этот момент на столе перед мертвой Морозовой неожиданно резко, неожиданно громко зазвонил телефон. Поколебавшись, покачавшись в раздумье из стороны в сторону, Пафнутьев решился все-таки взять трубку, тем более что телефон продолжал звонить без умолку, кто-то будто знал наверняка, что тут есть с кем поговорить.
– Слушаю вас, – сказал Пафнутьев.
– Павел Николаевич? – спросил улыбчивый голос. Пафнутьев понял, что разговаривал с этим человеком совсем недавно, но в первые секунды не смог узнать, не смог догадаться, кто его нашел в этом необычном месте. – Здравствуйте, Павел Николаевич! Как поживаете?
– Простите… Кто говорит?
– Лубовский. Вы удивлены?
– Ничуть. – Пафнутьев в доли секунды оценил ситуацию, и, как ни странно, она ему понравилась. – Я ждал вашего звонка, Юрий Яковлевич. Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, плохо. Но собираюсь выписываться. Говорят, вы хотите вернуть мне бумаги после выписки?
– Это вам, видимо, Шумаков сказал?
В трубке наступило молчание. Лубовский понял – этот раунд он проиграл. Не надо бы ему вот так сразу выкладывать свои знания о намерениях Пафнутьева или же о его словах – истинных или лукавых, не надо бы ему сдавать своего человека.
– Алло! Юрий Яковлевич, вы меня слышите?
– Да-да, хорошо слышу.
– А я сижу вот здесь в женском, можно сказать, обществе и думаю, почему же вы не звоните… А вы тут же и позвонили. С вашей стороны это так… Приятно. Даже лестно.
– А вы шутник, Павел Николаевич!
– Нет, я не шутник. Я унылый.
– Боюсь унылых. И всегда боялся.
– И правильно делали. – Пафнутьев положил трубку.
А вечером Пафнутьев смотрел по телевизору последние известия. Больше всего ему понравился репортаж, в котором рассказывалось, как президент в потрясающем Кремлевском дворце принимал высшую экономическую элиту. Он обошел по кругу громадный белый стол с золотой отделкой, вокруг которого сидели нарядные миллиардеры, каждому улыбнулся тепло, каждому пожал руку, сказал что-то напутственное.