Победа по очкам
Шрифт:
– А разве по мне не видно?
– Потому и спрашиваю… Да, Паша… Твоя мечта исполнилась – сегодня вечером ты сможешь наконец задать мне свои кошмарные вопросы…
– Не такие уж они и кошмарные, – миролюбиво ответил Пафнутьев. – Не такие уж и жестокие… Вопросы как вопросы, – продолжал бормотать он как бы про себя… – Обычные вопросы, для порядка, для отчета, чтобы потом лишних разговоров не было…
– Маша! – перебил его Лубовский. – Значит, так… В мой кабинет шампанское, две бутылки. Для меня и моего дорогого гостя… Не возражаешь, Паша?
– Упаси
– Что еще… Сок, грейпфрут… И сама сообрази что-нибудь полегче… Сообразишь, да?
– Юра! Ну конечно! Какие-то у тебя сегодня вопросы…
– О, Маша! Разве это вопросы! Если б ты знала, на какие вопросы мне сейчас придется отвечать… О!
– Да ладно, – вяло протянул Пафнутьев, махнув полноватой рукой. – На какие захочешь, на такие и ответишь.
– Даже так?! – восхитился Лубовский.
– Юра, – укоризненно протянул Пафнутьев. – Только так. Правда, вопросы в протокол я буду записывать, но ты на них можешь не отвечать, если по каким-то причинам отвечать не желаешь.
– Опять протокол? – Лубовский состроил испуганную гримасу.
– А как же, Юра? Ведь только по протоколу и оценивают мою работу, зарплату начисляют…
– Если протокол хороший, то и премия может обломиться?
– Может, – неохотно согласился Пафнутьев. – Но это редко, очень редко, премиями нас не балуют. А если уж и выдадут, то совсем за другие заслуги.
– Какие же, интересно знать? – живо спросил Лубовский.
– Отношения с руководством, хороший почерк, своевременность появления перед начальственным столом…
– Понятно! – перебил его Лубовский. – Как и везде. Законы жизни едины – что для подследственных, что для следователей.
– Юра, не надо, – сказал Пафнутьев. – Остановись. Какой ты подследственный, если здесь, в Испании, набираешь номер телефона Генерального прокурора нажатием единственной кнопки?
– Заметил! – восхищенно воскликнул Лубовский, легко вскакивая с кресла. – С тобой, я вижу, надо держать ухо востро! А, Маша?
– С тобой, Юра, тоже. – Маша, почувствовав на себе повышенное внимание, удары держала спокойно.
– Он к тебе не приставал?
– Приставал.
– А ты?
– Откликалась, как могла.
– С вопросами тоже приставал?
– Нет, только телесно.
– Это как? – В голосе Лубовского прозвучала легкая обеспокоенность.
– Паша выносил меня на руках из моря, а Слава нас щелкал.
– Часто выносил?
– Частенько. – Вскинув голову, Маша твердо посмотрела Лубовскому в глаза.
– Ну, ладно… Выводы буду делать, когда посмотрю снимки.
– Кстати, не забудьте про меня, когда будете относить пленку в печать, – проворчал Пафнутьев.
– Мечтаешь сохранить отношения с Машей? – спросил Лубовский.
– Почему же сохранить… Ничуть. Развить и углубить.
– Даже так! А Маша?
– Не возражает, – отчаянно сказал Пафнутьев.
– Так, – крякнул Лубовский. – Я смотрю, мне нельзя отлучаться надолго… Спасибо за откровенность. Пошли, Паша. – Лубовский приглашающе махнул Пафнутьеву рукой
Пафнутьев виновато развел руками, дескать, простите, милые девушки, но обстоятельства сильнее, и я вынужден вас покинуть. Он подвинул кресло к столу, как это делают воспитанные гости, несколько нескладно поклонился и не слишком быстрым шагом направился вслед за Лубовским. Перед тем как войти в дом, он оглянулся, махнул всем рукой, а если говорить точнее, то рукой он махнул Маше – мол, в случае чего не забывай, не помни зла и моей милой бестолковости. Маша в ответ тоже помахала ему тонкой своей загорелой ладошкой.
И Пафнутьев скрылся за стеклянными дверями дома.
***
Идя вслед за Лубовским, Пафнутьев поднялся на второй этаж, прошел какими-то переходами, залитыми закатным солнцем, и неожиданно оказался в кабинете. То, что это кабинет, можно было догадаться только по громадному письменному столу – все остальное напоминало не то холл, не то спальню. Во всю стену окно, от пола до потолка, выходило в сторону моря. Зрелище было настолько завораживающим, что Пафнутьев, кажется, забыл про Лубовского и, подойдя к окну, уставился на море.
– Что скажете, Павел Николаевич? – Лубовский перешел на официальный тон, давая понять, что застольные шуточки среди девочек закончились.
– Красиво, – сказал Пафнутьев. – Никогда ничего подобного не видел. И, наверно, уже не увижу.
– Как знать, – ответил Лубовский со странной усмешкой. – Как знать.
– Это в каком смысле?
– Может быть, на соседнем острове вы построите себе нечто похожее… Как знать.
– Очень крепко в этом сомневаюсь. – Пафнутьев отошел от окна.
– Хотите, поделюсь жизненным опытом?
– Конечно, хочу! – с подъемом произнес Пафнутьев, и Лубовский чуть заметно поморщился от его шутовского тона.
– Никогда ни в чем не сомневайтесь. Это выгоднее. Сомнения иссушают душу… И кошелек от них тоже почему-то становится тощеватым.
– Возможно, вы и правы. Вполне возможно. Но видите ли, Юрий Яковлевич, жизнь богата в своих проявлениях.
– Все ее проявления вполне укладываются в мою схему. Разве этот остров не подтверждает мою правоту?
– Подтверждает, – согласился Пафнутьев. – Но есть другие острова, Юрий Яковлевич.
– А какие вам нравятся больше?
– Конечно, ваш остров вне конкуренции.
– Берите себе такой же. – Лубовский сделал легкий жест рукой – дескать, о чем разговор, стоит ли вообще говорить о таких пустяках.
– Думаете, смогу?
– Вполне. Но придется поработать.
– На вас?
– Зачем? Не надо на меня работать. Никто на меня не работает. Да я бы этого и не допустил. Искренне, увлеченно и самоотверженно, но работать можно только ради чего-то высокого, достойного, значительного. Например, ради истины. Ради справедливости. Ради добра… Да, есть такое понятие. Хотите, я на ваш остров даже Машу отпущу? У вас там какие-то переглядки состоялись… Она не будет вас раздражать.