Победитель
Шрифт:
– Садится!
…Руки пилота окаменели на штурвале.
В лобовом стекле отражались внутренности кабины – пять фигур, застывших как при игре в шарады.
Шасси самолета жестко коснулись бетона. Лайнер бросило влево. Во вспышках сигнальных огней было видно, как дым смешался с клубами пыли.
В салоне стоял треск и грохот.
Бойцов швыряло по салону, летала кладь, афганские министры с дикими воплями кувыркались в проходе.
Бабрак Кармаль, вмертвую схватившись за сиденье, кое-как удерживался на месте.
Плетнев подскочил,
Двигатели бешено взревели.
Тряска утихла.
Плетнев смотрел в круглые, как у лемура, испуганные глаза Бабрака.
– Ёлки-палки! – оторопело выговорил он по-русски. Но, правда, с сильным акцентом.
Когда самолет остановился, дверь пилотской кабины открылась. Командир корабля вышел, оглядел пассажиров, собиравших разлетевшиеся в разные стороны вещички, и сказал, усмехаясь:
– Ну, братцы, с вас по стакану!
План взятия Парижа
Долину Баграма щедро припорошил свежий снег. Красное солнце поднималось, склоны сияли и светились, а вершины гор розовато сверкали, будто посыпанные алмазной крошкой.
Холод стоял совершенно лютый – градусов двадцать, наверное.
АВИАБАЗА “БАГРАМ”, НАЧАЛО ДЕКАБРЯ 1979 г.
Плетнев и Зубов несли от солдатских палаток батальона по здоровущей охапке дров. Понимая, впрочем, что никаких дров все равно не хватит. Потому что отапливать капонир – все равно что Среднерусскую возвышенность или отроги Гиндукуша. Два земляных вала, покрытые сверху щелястым настилом. Боковины завешены брезентом. Ветер мгновенно выдувает тепло. В щели сыплет снег… Нет, никто не спорит, может быть истребителю-перехватчику здесь на самом деле уютно…
Аникин пропустил их в капонир, и они с треском и шумом побросали дрова возле буржуйки.
– А ну-ка тише там! – недовольно прикрикнул один из тех двоих, что расставляли на столе аппаратуру. Этот выглядел русским. Второй смахивал на афганца. Подопечные сбились в кучку в дальнему углу. Бабрак Кармаль стоял перед ними и, как обычно, что-то втолковывал.
Зубов поднял руки успокоительным жестом – извините, мол, нечаянно. Выпятились на волю.
– Пойти чайку вздуть… – пробормотал Зубов, озираясь. – Пошли?
– Нет, – Плетнев помотал головой. – Прогуляюсь. Засиделся…
– Ну давай, – напутствовал тот. – Смотри только в Индию не загуляй!
Плетнев побрел куда глядели глаза.
Из-под свежего снега тут и там торчали жесткие мочалки бурой травы. Долину, в которой лежал аэродром, обрамляли холмы… за холмами горы… пики… Кто знает, может, и правда – если идти вот так и идти, то придешь в Индию?
Но все же глаза глядели более в сторону жилья, нежели Индии, а жильем здесь являлись палатки – целый город больших армейских десятиместных палаток.
Они построились компактным станом.
В лагере происходила та вялотекущая устроительная суета, которая в армии никогда не прекращается. Два солдата в афганской форме тащили доску.
– Вы, чурки, чо тут поставили, как бык поссал?
И пинком выбил деревянный кол. Палатка пошатнулась и стала мягко валиться.
– Перетянуть по линейке!
Нормальная сержантская речь. Правда, сам сержант тоже был не то узбеком, не то таджиком, поэтому из его уст подобное обращение к соплеменникам и единоверцам звучало несколько странно.
Невдалеке из палатки выбрался еще один военнослужащий. Этот, в отличие от прочих, не в афганской, а в советской солдатской форме с погонами ефрейтора.
За ним, сутулясь и ежась, появилась унылая фигура в накинутой на плечи старой солдатской шинели и потертой шапке на голове, обросшая щетиной и в целом более всего похожая на белорусского партизана времен ВОВ. Фигура сбросила с себя шинель и гимнастерку. Оказавшись по пояс голой, подошла к железной бочке, кулаком разбила корку льда и принялась брезгливо, двумя пальцами, выуживать и выбрасывать скользкие осколки, явно имея безумное намерение начать умываться.
– Голубков! – окликнул Плетнев. – Тебе снежку подсыпать?
– Бляха-муха! – удивленно и обрадованно отозвался Голубков. – Плетнев!
Они обнялись и стали колотить друг друга по плечам.
Ефрейтор с интересом наблюдал за ними и приветливо кивал, как бы одобряя их действия.
– Что, заскучал? – крикнул Голубков, давая Плетневу тычка кулаком в живот. – Заскуча-а-а-ал!
– Ты-то как здесь?! – спросил Плетнев.
– Познакомьтесь, – предложил Голубков вместо ответа. – Мой дружбан – Саша Плетнев. А это Рустам Шукуров, комроты из мусульманского войска…
Они пожали друг другу руки.
– Нас еще в середине ноября перебросили, когда эти прилетели, – Голубков кивнул в сторону палаток. – Сидим вот теперь, ждем у моря погоды… Тоска – ужас. Холодрыга. Жрать нечего, бляха-муха! – Он отчаянно махнул рукой и сплюнул на снег. – Сигареты есть? А, ты не куришь… В общем, мы теперь – по обслуживанию аэродрома. Технари, так сказать. Спасибо, “мусульмане” выручают.
– Не понял, – сказал Плетнев. – Что ты все про мусульман толкуешь?
Шукуров прыснул. Плетнев уже заметил, что он вообще был смешлив и улыбчив. Но это являлось, скорее, показателем просто доброжелательности, а не веселья.
– Я же тебе и толкую! В батальоне одни мусульмане – таджики, узбеки, туркмены. Спецназ ГРУ. Короче – “мусульманский” батальон. Солдат в афганскую форму переодели…
– Ах, вот в чем дело, – протянул Плетнев. – То-то я удивляюсь…
– Ну да, – кивнул Голубков и неожиданно запел, припрыгивая на морозце: – И чтоб никто-о-о не догадался, и чтоб никто-о-о не догадался!.. Спасибо, у них хоть кухня есть. Маленько подкармливают… А тебя каким ветром?
– Меня? Да я тут это… В командировке.