Победитель
Шрифт:
Про расстрелянных уже в январе тридцать восьмого Лангемака и Клейменова Устинов никогда ничего не слышал, а вот с Королевым и Глушко дело имел, да только не знал, каким образом эти гении ракетного дела оказались на лагерных нарах.
Да, уж!.. он стал наркомом вооружения в неполных тридцать три, за две недели до начала Великой Отечественной… И вот как будто махнули перед глазами какой-то пестрядью – а это, оказывается, пролетела жизнь: в прошлом году стукнуло семьдесят… поздравили, разумеется, – и, как дорогой подарок, ко всем прежним званиям, наградам,
Странная, странная судьба – как будто нарочно придуманная, чтобы показать, какой успешной может оказаться жизнь.
Другой бы не выдержал, нет. Точно бы не выдержал – сердце бы лопнуло, печень развалилась, почки отказали… удар, паралич, инвалидность, смерть! А ему – хоть бы хны. Годами, десятилетиями спал по три, по два часа в сутки! Все на бегу, в спешке. Подчиненные между собой звали его “скороходом” – оттого, что не раз и не два, подпрыгивая на стуле от нетерпения, кричал степенно шагающим к его столу: “Ходи скорей! Скорей ходи!..”
Еще его звали “трехтактным” – это пустили в оборот умники из ЦКБ-29, знаменитой “шарашки”, где Берия, повыдергав из лагерей, собрал весь цвет авиастроения. Устинов руководил КБ Мясищева. Как-то к нему обратились два заключенных инженера – с предложением создать двухтактный бензодвижок для аварийного питания самолетной электросети. «Двухтактный? А какие употребляются сейчас?» – поинтересовался Устинов. «Четырехтактные». – «Переходить сразу на двухтактные рискованно, – заметил будущий нарком. – Не лучше ли сначала заняться трехтактным?»
Стрелковое оружие, артиллерия, танки, ракеты, космос – все было на нем. Все требовало развития. Просило хоть одним глазком уметь заглядывать в будущее.
Он старался. Он хотел. Он мог.
Но если честно спросить у самого себя – стратег ли он?..
Вот еще глупости!..
А кто тогда?.. Брежнев?.. Охо-хо!..
Дмитрий Федорович знал лишь одного человека, достойного звания стратега и в полной мере доказавшего свой гений.
Это был Сталин.
Да, Сталин!
Дмитрий Федорович произносил про себя – Сталин! – и как будто грозовое облако застилало горизонт. Боже! как он любил его! как преклонялся! как хотел быть таким же, как он! Как прощал все, все!.. Да и что было прощать?
В конце сорок первого года нарком вооружения – сизый от недосыпа, с ввалившимися черными глазами самоубийцы, но чисто выбритый, в крахмальной рубашке – явился на ежевечерний доклад. Один из пунктов доклада гласил, что N-ский завод при дневном плане в десять тысяч винтовок изготовил девять тысяч девятьсот девяносто восемь.
Конечно, ему приходило в голову, что Сталин обратит на это внимание. Но днем раньше тот же завод за сутки выдал на пять винтовок больше планового количества. И нарком был уверен, что завтра тоже можно рассчитывать на перевыполнение.
– Значит, вы говорите – девять тысяч девятьсот девяносто восемь? – неспешно сказал Сталин, когда доклад, сопровождаемый его внимательными кивками, подошел к концу.
Откинулся в кресле и вскинул сощуренный взгляд казавшихся желтыми, как
– Так точно, товарищ Сталин, – ответил Устинов. – Товарищ Сталин, завтра они…
– Что же, товарищ Устинов, – произнес вождь, не слушая слов Устинова, но зная, что, как только прозвучит первый звук его собственного голоса, собеседник испуганно замолкнет. Голос его был задумчив и доброжелателен. – Если еще раз придете с таким докладом, ваши перспективы будут определены.
Так он сказал! Устинов понимал, какие именно перспективы имеет в виду вождь. И вождь знал, что Устинов это понимает. Все всем было понятно. И не требовало лишних объяснений.
Теперь, когда прошло много лет, Устинов не мог бы вспомнить своих тогдашних чувств. Страшно ли ему стало? Испугался ли он, что его, честного и преданного, поставят в один ряд с людьми, по вине которых не были изготовлены в срок две недостающие винтовки?
Сейчас казалось – нет, не испугался. Сейчас было приятно вспомнить ту предельную ясность. (Она была похожа на внезапно возникшую пустоту в голове – черную, звенящую от напряжения). Да, Сталин! Ясность – вот его знак! Простота и ясность!
Теперь такого нет… Хрущев?.. Брежнев?.. Кишка у них тонка быть как Сталин…
Не то, конечно, не то…
Но все-таки Брежнев есть Брежнев.
Он – Генеральный секретарь. То есть – всё. Вершина. Пик. Окончательность. Конечно, он не Сталин, нет… но в этом он – как Сталин.
Брежнев решил вводить войска. Пока решение не состоялось, можно было высказывать свои суждения, даже противоречить. Но когда оно прозвучало из уст Генерального – какие могут быть возражения?..
Самому Устинову с самого начала эта идея казалась привлекательной. Ведь если существует армия, должна быть и война. Армия требует войны. Пусть небольшой, пусть совсем маленькой – но войны. Нужно в реальных условиях обкатывать новые системы вооружения, нужно встряхивать личный состав… выявлять недочеты, резервы…
А Огарков – против. Вот так. У него, выходит дело, своя голова на плечах… Так-так-так!..
Устинов сощурился.
День был ясный, холодный.
* * *
На яркой голубизне неба горели рубиновые звезды Кремлевских башен.
Солнце заставляло ослепительно сверкать золото церковных куполов. Иван Великий сахарно светился.
Под бой кремлевских курантов правительственный «ЗИЛ» и две черные «Волги» проехали по Красной площади и нырнули в ворота Спасской башни.
Через пять минут Устинов и Огарков уже молча шагали по красной ковровой дорожке коридора – Устинов впереди, Огарков на полшага сзади.
В зале заседаний Политбюро присутствовали Андропов, Громыко, Черненко, Суслов. Леонид Ильич, как обычно, сидел во главе стола.
Устинов занял свое место. Маршал Огарков встал у торца стола напротив Брежнева.
– Товарищ Огарков, присядьте, – сказал Леонид Ильич, но Огарков, вопреки его предложению, только пуще вытянулся. – Товарищ Устинов информировал, что у вас есть какие-то соображения…