Победитель
Шрифт:
– Значит, не себе? – уточнил Астафьев.
– Не себе.
– Подарок?
– Подарок.
– Мужчине?
– Не совсем…
– Ну понятно… Это не Лиза, правильно? Потому что Лиза в Сочи, а ты оттуда совсем недавно. Она кто тебе?
Плетнев замялся.
– Значит, никто, – отрезал он. – Тогда часы.
– Почему часы? – удивился Плетнев.
– Потому что часовая промышленность у нас работает как бешеная, – разъяснил Астафьев. – И часов у нас в стране столько, что все на свете время можно перемерять. А вот ювелирная – маленько того-с… За полгода записываться
– Не заехало.
– Ну и все тогда. Покупать какие-нибудь тряпки не очень близкой девушке тоже глупо, – рассудил он. – Верно?
– Пожалуй…
– То есть, как я сразу и сказал, остаются часы.
– Да-а-а, – протянул Плетнев. Хотел добавить, что Астафьев – великий мастер дедуктивного метода, но засомневался, точно ли дедуктивного, и не смог сразу вспомнить, чем индуктивный отличается от дедуктивного – в общем, только рукой махнул, чтобы не сесть в лужу.
Они вошли в огромные двери главного в стране магазина и тут же оказались почти в самом центре какой-то оглушительно горланящей свалки, в которой участвовали исключительно женщины.
– За югославскими сапогами дамочки бьются, – пробормотал Астафьев, настороженно вытягивая шею. – Давай-ка лучше обойдем.
Перешли на соседнюю линию. Из-за спины неслось:
– Да что ж вы так толкаетесь, гос-с-с-с-поди!
– Я тут с восьми утра!!
– Совести у вас нет!!!
– У меня совести нет?! У тебя зато совести! Куда ни плюнь, все в совесть попадаешь!
По мере удаления крики становились менее разборчивыми и в конце концов слились в неразличимый гвалт.
Плетнев готовился к худшему, однако у прилавков часового отдела было совершенно пусто. Только какой-то насупленный человек в шляпе пристально глядел сквозь витринное стекло. Часов при этом, действительно, наблюдалось совершенно несметное количество.
– Ну и какие?
Заминка привлекла внимание молоденькой продавщицы.
– Мужские хотите, женские?
– Женские, – сообщил Сергей, окончательно взявший на себя заботу о совершении покупки.
Она выдвинула витринный ящик и положила на ладонь изящные часики на стальном браслете.
– Вот, например. Мне бы такой подарок очень понравился.
Астафьев задумчиво скривил физиономию.
– Да? Как тебе? Судя по всему, настоящее довоенное качество. На чистом коровьем масле.
– Не знаю, – сказал Плетнев. – Ну, часики… Сколько они?
– Да вообще ерунда. Двадцать три рубля, что ли…
– Да, двадцать три, – подтвердила продавщица. – Или вот такие. “Полет”.
Должно быть, она уловила пренебрежение, прозвучавшее в голосе Сергея по отношению к мизерной, на его взгляд, сумме в двадцать три рубля. Поэтому следующие часы оказались золотыми. И браслет – тоже золотым. Они сияли. От них трудно было отвести взгляд.
– На четырнадцати камнях. Водонепроницаемые!
Плетнев осторожно взял.
– Золото пятьсот восемьдесят третьей пробы! – с гордостью сказала продавщица.
Ему ничего не оставалось, кроме как понимающе
– А что, симпатичные, – одобрил Астафьев, перевернул картонную бирку и присвистнул: – Ого! Это для серьезных людей, Саня! Четыреста целковых!
Плетнев содрогнулся. К счастью, подобных трат он не предполагал, поэтому и денег столько с собой не…
– У меня полторы сотни в загашнике, – утешил Астафьев, будто прочитав мысли. – С получки отдашь.
– Если будете брать, у нас и браслет можно отрегулировать, – безжалостно добивала продавщица. – У нее какая рука?
– Рука? – переспросил Плетнев. – Ну, вот такая, наверное…
И показал, сложив кольцом указательный и большой пальцы.
* * *
Автобус с гулом мчался по шоссе, печка исправно гнала по салону теплый воздух. Если чуть отодвинуть шторку, можно разглядеть заснеженную обочину, сугробы, черный лес. Да еще отражение собственной физиономии в холодном стекле.
В салоне горели “ночники”. Девять человек, одинаково одетые в спецназовскую “песчанку”, высокие ботинки, синие меховые куртки и спецназовские кепки с козырьками, дремали, свесив головы и покачивая ими в такт подрагиваниям мчащегося автобуса.
Им предстояло в условиях совершенной секретности, обеспечивая охрану и оборону, сопровождать из Москвы в Баграм каких-то афганских товарищей.
Автобус замедлил ход… остановился… Голоса… Хлопнула водительская дверь, снова покатили… опять встали. Тут уже был слышен тяжелый гул авиационных двигателей.
Плетнев приподнял шторку и увидел серебристую тушу самолета ТУ-154.
Позевывая, бойцы снимали с полок парашютные сумки с вещами и выбирались наружу.
Зубов покрикивал нарочито противным бабьим голосом:
– Автоматики не забываем! Не забываем автоматики!..
По команде Большакова четверо быстро поднялись по трапу наверх.
Вдали показался свет фар. Большаков озабоченно присматривался к приближавшемуся кортежу.
Три черные “Волги” подкатили к трапу и остановились.
Из машин начали выбираться люди. Первым – невысокий человек с темным лицом. За ним еще трое. Сначала Плетневу казалось, что никого из них он прежде не видел. Но потом в одном узнал Сарвари… а следом и Гулябзоя, и Ватанджара, с которыми провел в самолете долгое время, когда эвакуировали их из Кабула. Все в советской солдатской форме без знаков различия – шинель, шапка, кирзовые сапоги, – и обликом напоминали каких-то героических ополченцев, чудом выбравшихся из окружения.
Сарвари, Гулябзой, Ватанджар выстроились неровной шеренгой, а незнакомец встал перед ними и начал что-то быстро говорить командирским тоном, то и дело подчеркивая слова резкими жестами. Гул самолета глушил речь, да Плетнев все равно бы ничего не понял – они, разумеется, говорили на дари.
Кажется, Сарвари тоже узнал его. Но быстро опустил голову и отвернулся.
– Эти трое – афганские министры, – втихомолку сказал Плетнев Большакову. – А четвертого не знаю…
– Старшой, – сказал Большаков, присматриваясь. – Понятное дело.