Побег из ада
Шрифт:
– Уже нажаловались засранцы, – крякнул Каламбет, а Орешкин ругнулся матом.
– Ладно, еще не вечер, – продолжил комбат. – Вся вина на мне. Вы тут ни при делах. Завтра в десять быть в гарнизонной прокуратуре у следователя Раткевича.
– Зачем? – переглянулись.
– Расскажите, как все было. Но забудьте, что доставали оружие. Иначе приплетут и вас.
– С какого перепугу?
– За вооруженное сопротивление патрулю. Оно вам надо?
– Нет, конечно.
– А как же ты? – вскинул
– Как получится. Значит все понятно? – обвел подчиненных взглядом.
– Понятно. Не пальцем деланые.
Следующим утром оба укатили на «цундапе» в Бреслау. Вернувшись, доложили, следователь путал их вопросами, но ничего не добился. Стояли на своем.
– Дотошный, сука, – выпив стакан воды из графина, утер губы Каламбет.
– Ладно, мужики, займитесь делом, – отпустил их комбат.
Минуло еще три дня, а на четвертый Лосева вызвали в прокуратуру снова. Поехал. Ответственности не боялся. За войну прошел Крым рым и медные трубы, надеялся на свою удачу. В этот раз она подвела.
Бесцветным голосом Раткевич сообщил, сутки назад потерпевший скончался в госпитале, не приходя в сознание.
– В этой связи против вас возбуждено уголовное дело за причинения тяжких телесных повреждений повлекших смерть. – Это ясно? (пожевал губами).
– Ясно, – отвердел скулами комбат.
– Вот санкция прокурора на ваш арест,– открыв знакомую папку, показал бланк с синей гербовой печатью и, сунув обратно, нажал на столе кнопку.
За дверью послышались шаги. Она отворилась, в кабинет вошли лейтенант и два солдата с автоматами.
– Сдайте оружие, – протянул руку офицер.
Лосев вынул из кобуры «ТТ», молча отдал.
– На выход.
Оставив кабинет, прошли в смежное, без окон, помещение.
Там у майора отобрали награды, личные вещи и портупею с кобурой, оставив папиросы со спичками, после чего отвели в подвал этажом ниже. Был он со сводчатым потолком и бетонным полом, вдоль таких же стен десяток прочных дверей с глазками и кормушками*.
– Заходи, – отпер ключом на связке одну встретивший внизу надзиратель.
Шагнул внутрь, позади громыхнул запор, стихли удаляющиеся шаги.
Перед ним была камера три на четыре, тускло освещенная висячей лампой, с забранным решеткой окошком под потолком. Вдоль стен нары, между ними колченогий стол.
– О! Нашего полку прибыло, – встал с матраса цыганистого вида смуглый офицер и протянул руку. – Будем знакомы, старший лейтенант Трибой.
– Майор Лосев, – пожал ее комбат.
– Слышь, майор, у тебя случаем закурить нету? Мои кончились. Уши пухнут.
– Есть, – достал из кармана пачку.
Уселись рядом на нары, чиркнул спичкой, закурили.
– За что сюда, если не секрет? – пыхнул Трибой облачком дыма.
Лосев коротко рассказал, –
– А ты? – поинтересовался в свою очередь.
– Я типа немного пошумел.
– И каким же образом?
– Да очень просто. Наш танковый полк стоит в Клетендорфе, на окраине Бреслау. И за это время я, как многие офицеры, обзавелся трофейным транспортом, «Опель-кадетом». Еду на днях в город к знакомой фрау, останавливает военная инспекция и доставляет в линейную комендатуру.
Там составляют протокол и машину отбирают – мол, приказ начальника гарнизона. Я было качать права, а дежурный майор, «вали отсюда, а то будет хуже»
– Ладно, думаю, я тебе устрою, – и назад в полк. Завожу свой «ИС»*, дую на нем обратно. Подъехал к комендатуре и подавил весь транспорт, что там стоял. А еще саданул из пулемета по окнам на прощанье. Развернулся, только меня видали.
– Ну а потом?
– Через сутки забрала контрразведка. Теперь припухаю здесь.
– Крепко пошумел, – покачал головой майор.
– Ну, дак, – растянул в улыбке губы танкист.
К вечеру громыхнула кормушка, принесли ужин. Две миски жидкого супа, чуть сладкий чай в кружках и по куску хлеба.
Утром после завтрака Лосева под конвоем сопроводили к следователю, тот допросил его в качестве подозреваемого. Далее было опознание и очные ставки с патрульными. Один его уверенно опознал, второй засомневался. В показаниях оба путались.
А через неделю Раткевич предъявил майору обвинение в причинении тяжких телесных повреждений повлекших смерть.
– Не расстраивайся, главное, не в убийстве, – успокоил Трибой товарища по несчастью. – Ты орденоносец и старший офицер. Думаю, много не дадут. А то, глядишь, и оправдают.
За время, проведенное вместе, оба сошлись характерами. Трибой, двумя годами моложе, воевал с весны 42-го и командовал танковой ротой. Имел «Красное Знамя», солдатскую «Славу» и медаль «За оборону Кавказа». Родом был из Новочеркасска, потомственный казак.
– Послушай, Семен, – спросил по этому поводу майор. – А как отличить настоящего казака от липового?
– Скажи ему так, Коля: «дед твой был казак. Отец сын казачий, а ты хрен собачий». Настоящий даст в морду. Сбрехавший промолчит.
– Теперь буду знать, – похлопал его по плечу Лосев.
Еще через неделю Трибоя увезли на суд, в камеру поместили полковника – авиатора. Он вел дневник, где неблаговидно отзывался о руководстве партии. Это стало известно «СМЕРШУ» (записи изъяли) и теперь вольнодумца обвиняли в контрреволюционной деятельности.
Полковник, фамилия его была Харламов, оказался весьма общительным и грамотным человеком – наизусть знал программу ВКП(б)* немецкий с испанским, был знаком с Блюхером*.