Побег из Фестунг Бреслау
Шрифт:
– Не понял.
– Боже! Если немцу сказать "запрещено", это означает "запрещено". Если сказать это русскому – то же самое [42] . Но попробуй сказать это поляку. "Запрещено" для него – это сразу три возможности: частично запрещено и нужно обманывать и комбинировать; запрещено, но не до конца, что-то вроде того, что и запрещено, и не запрещено одновременно. И простейшая возможность. Запрещено? Ага, это значит, что никто ничерта не знает, так что делай, что хочешь.
42
Складывается впечатление, что Автор о русских знает исключительно из пропагандистской литературы, армейских уставов и польских анекдотов. Пан Анджей, не разочаровывайте…
– Господи Иисусе, никогда я не пойму этот народ! Как вы выжили в течение всех этих веков?
– Благодаря именно этому.
Долгое время они сидели молча и курили.
– Возвращаясь к твоим достижениям с Барбелем. Хоть полезный тип?
– Да. Благодаря его доносам, у Риты полно работы по поимке уголовников. Наверняка ее скоро повысят.
– Догадываюсь, что одни отбросы желают избавиться от конкурентов. Сейчас для него время жатвы. Ну а мы что-нибудь с этого имеем?
– Ты что, меня за дурака считаешь? Я прямо сказал: "Барбель, Рита для тебя посадит за решетку кого тебе нужно, но половину мне!".
– Вот что мне в тебе, Дитер, и нравится. Четко и недвузначно. И что?
– Старается, худышка. Нужно будет подумать про какие-нибудь тайники, когда уже припечет.
– Именно. Будет лучше, чтобы солдаты каких-либо армий не захватили нас со "стеклышками". Ни германской, ни русской, ни польской.
– И вот тут у нас проблема.
– Езус-Мария!
Холмс неожиданно столкнул Шильке с лавки и сам тоже прильнул к земле. Женщина, которую только что инструктировал сержант, выпалила фаустпатроном. Снаряд со свистом пролетел над их головами и взорвался на другом берегу рва, сделав приличных размеров яму в склоне. Оба, не веря случившемуся, поднимались с земли.
– Черт! Здесь невозможно спокойно поговорить.
– Пошли отсюда. А то у тех пацанов сзади пулемет имеется.
Отряхивая верхнюю одежду, наша парочка спешно начала удаляться из опасного района. С удовлетворением они наблюдали лишь то, что кинооператор и журналисты успешно выполнили уставный приказ "ложись" и теперь, ругаясь, пытались очистить свое оборудование.
– И это должен был быть учебный снаряд, - издевался Холмс. – Германская армия идет псу под хвост.
– Э-э, ничего ты не понимаешь, - буркнул Шильке. – Завтра в прессе появится статья, что антифашисты подложили бомбу под здание суда, и появится замечательный повод для очередных расстрелов. Вот так действует германская пропаганда.
– Оправдания уже давным-давно никому не нужны. – Холмс вдруг остановился. – Слушай, мне тут кое-что пришло в голову. Относительно твоих мыслей, связанных с Борманом.
– Что*
– Ты прав в том, что снизу продвинуть это дело убийств невозможно. А на твою удочку еще неизвестно, клюнет кто-то или нет.
– Так что?
– Давай попробуем узнать что-нибудь, действуя с самого верха. Давай попытаемся узнать, чего Мартин Борман так боится в Бреслау, что задействует различные службы, а потом высылает самого Кирхоффа.
– И как ты это сделаешь? Позвонишь ему и спросишь?
– Не обязательно. Ты забываешь о том, что у меня есть люди на высоких постах в НКВД.
– И ты хочешь убедить меня в том, что они вышлют информацию высшего разряда оперативному агенту, действующему на чужой территории? Неужели они такие идиоты?
Холмс начал смеяться. Непонятно, то ли по причине замечания Шильке, то ли, скорее, от вида домохозяек на Граупенштрассе, которые заклеивали стекла в окнах своих домов бумажными полосами накрест. Обе вещи были забавными, потому что идиоты в НКВД не сидели, а бумажные ленты во время налетов никак не помогут.
– Ведь не одни Советы вынюхивают в Бреслау. Лимонники, к примеру, должны здесь действовать совершенно на ином, чем оперативный, уровне; их интересуют более крупные вещи, поскольку для них это не непосредственный фронт.
– Погоди, а не то я начинаю понимать.
– Все просто, как прямая кишка: мне не дадут никакой информации высшего уровня, но если речь идет о том, чтобы дать пинка конкурентам, тогда карт бланш в руки и все, что требуется, в карман вместе с коммунистическим благословением.
– Это значит, что ты желаешь добраться до британского агента и заиметь на него какой-нибудь крючок?
– Естественно.
– А они будут знать?
– Существует такая поговорка: Если не знает НКВД, тогда знает ГРУ. Тут дело не в том, чтобы они друг друга особо любили, но если я попрошу… - снизил он голос.
– А что такое ГРУ?
Ответом ему был вздох.
– Так что же?
– Чтобы узнать из прессы, что это такое, тебе нужно было бы прожить ой как долго…
Холмс подошел к ближе всего стоящей женщине и вынул у нее из рук бумажную ленту.
– Я помогу фрау. Это делается так. – Он приклеил отрезки наискось и выгладил ладонью. – Пожалуйста. Вот теперь она наверняка выдержит разрыв любой бомбы!
Город сходил с ума в своем безумии. Массированный огонь артиллерии на юге и юго-западе привел к тому, что по улицам никто уже не перемещался нормально. Люди передвигались или быстрым, нервным шагом, или даже бежали, хотя вражеских бомбардировщиков на небе еще не было. Близящийся – как в панике считал каждый – гул артиллерии, все более частые расстрелы, складывание баррикад из вырываемых из мостовой булыжников, выбрасывание мебели из окон и сжигание того, что осталось; разрушение домов для того, чтобы дать лучшую зону обстрела для собственных орудий, все это приводило к тому, что люди, похоже, только сейчас заметили то, что происходило уже ранее. Командование вводило все новые и новые отряды фольксштурма в состояние боевой готовности. Необходимо было неожиданно покинуть собственное жилище и перебраться в другое помещение. И то ненадолго, потому что звучал приказ приготовить подвалы. Впрочем, сам по себе принудительный марш через город, впервые с момента объявления ограничений в свободном перемещении, вызывал неприятное впечатление. Люди наконец-то увидели объемы разрушений, причем, в тот момент, когда до наступления на центр было еще далеко. Вот они и шли, шокированные этим прологом к апокалипсису.
Мрачные мысли стали причиной того, что ведущий мотоцикл Шильке чуть не наскочил на ехавший перед ними грузовик. Холмс, сидевший в коляске, инстинктивно заслонился ладонью.
– Холера ясна, ты что, желаешь помочь Советам?
– Я?
– Если нас прибьешь, Бреслау утратит двух своих храбрейших защитников.
– Знаешь что, возьми свой висельный юмор и сунь его сам знаешь куда.
Притормозили они в тот самый момент, когда рядом с ними очутился взвод саперов, марширующих по направлению центра. Несколько солдат, удивленных фразами, которыми обменялись офицеры на мотоцикле, глянуло на них. Шильке почувствовал, что лицо его покраснело от стыда.