Поцелуй бабочки
Шрифт:
Влюбленная душа не слушает увещаний разума. Несчастное мое сердце! Что делать, владычица моя берет его недрогнувшей рукой, а оно, глупое, счастливо трепыхается, умирая от любви, как тысячу лет назад…
Презирайте меня, ради бога! Показывайте на меня пальцем! Издевайтесь!.. Называйте жалким актеришкой! Все кончено, я снова влюблен, уничтожен, и мое сладкое рабство продлевается на долгие годы, до самой смерти.
БАБЫ-ДУРЫ
Федорцов поставил точку, выдернул лист из пишущей машинки, произнес: «Ну вот и все…» — и повернулся к жене и дочери, которые за кухонным столом лепили пельмени.
— Вот послушайте… — сказал Федорцов и принялся читать только что сочиненное заявление: — Начальнику РЖУ номер шестнадцать Кировского района. Я, ответственный квартиросъемщик Федорцов Андрей Никитович, прошу вашего содействия в получении мною дополнительной комнаты…
Федорцов читал с выражением, удобно развалившись на стуле.
— …За время нашего проживания в этой квартире произошли следующие изменения, — продолжал он. — Из квартиры выписалась сестра матери Савина Алевтина Федоровна, а три года тому назад ушла из жизни теща Зинаида Олеговна Палёная, которая имела отдельный лицевой счет на комнату одиннадцать и шесть десятых квадратных метра, в которой…
Негромкое всхлипывание оторвало Федорцова от чтения. Он поднял глаза и увидел заплаканные лица жены и дочери. Обе безмолвно содрогались на груди друг у друга, размазывая испачканными в муке руками слезы по щекам.
— Вы чего? — не понял Федорцов.
— Мамочка!.. — простонала жена.
— Бабуленька!.. — вторила дочь.
— Что «бабуленька», вы чего сопли распустили?
— Ушла из жизни! — взвыла дочь.
Некоторое время Федорцов молча смотрел на рыдающих домочадцев, безмолвно открывая и закрывая рот, как рыба, выброшенная на берег. Жена и дочь тем временем заходились в трагедийном вдохновении.
— Вы долго еще?
Жена отмахнулась, не прекращая рыданий.
— Совсем сбрендили, — пробормотал Федорцов.
Перебирая в уме эпизоды совместной жизни, он при всем старании не мог вспомнить ничего хорошего о своей злобной, эгоистичной теще.
— Так мне читать или реветь будете? — спросил Федорцов.
— Ой мамочка, родненькая моя!.. — с новой силой заголосила жена.
Дочка тоже добавила децибел.
Казалось, что голос Федорцова производит на домочадцев возбуждающее действие.
— Сейчас-то вы чего воете? — не выдержал Федорцов. — Ну умерла, что ж, так и будете до утра заливаться?
— Не смей так говорить о маме!
— А как я говорю?..
— Потому что ты ее всегда ненавидел! — сквозь слезы простонала жена.
— Кого я ненавидел? — возмутился Федорцов. — Что ты несешь, дура?
При этих словах жена и дочь разразились такими рыданиями, что у Федорцова глаза полезли из орбит, но он себя сдержал. Некоторое время сидел, тупо глядя в угол, затем встал…
Женщины взвыли, как погребальные кликуши.
Федорцов чертыхнулся.
Порвал заявление.
Плюнул в сердцах.
Обозвал жену и дочь идиотками.
Ушел в комнату, хлопнув дверью, и включил телевизор.
МОСКВА — СОФИЯ
— …Митрофанова Валентина Семеновна, сорокового года рождения, русская, беспартийная. Образование среднее. К судебной ответственности не привлекалась… ранее за границей не была, родственников за границей не имеет, в плену, интернирована не была. Правительственных наград не имеет. Невоеннообязанная… Оформляется для туристской поездки в Болгарию…
В голове стучит кровь, руки трясутся, ладони мокрые.
«Завалят, проклятые!..» — вздыхает про себя Валентина, стоя перед комиссией.
Волнение накапливалось с утра. Вначале она долго препиралась с Веркой — что надеть.
— Комиссия — штука тонкая, — объясняла Верка. — В этом деле мелочей не бывает. Каждая деталь важна…
Подруга Верка дважды побывала в ГДР и считалась специалисткой по заграницам.
— Главное — никаких брюк. Брюки не прохонже… — объясняла она. — Нужна юбка, но не длинная… а еще лучше костюм, скромный, как у Терешковой.
— Где я тебе возьму костюм?
— Костюм ёк, — перебирая вешалки, констатировала Верка.
Остановились на коричневой юбке. Укоротили до чашечек, а вместо жакета приспособили одолженную у соседки старую кофту.
— Пусть не думают, что ты за шмотками рвешься, — сказала Верка. — И надо сделать укладку, это они любят… Но без косметики — никакого вульгарите. За бугром выпендривайся сколько влезет, а тут…
— Хоть губы чуть-чуть, что ж я лахудрой пойду…
— Пойдешь, куда денешься, если хочешь Европу повидать. И вообще, веди себя скромно, так не стой…
— Ну тебя!
— Не нукай, дура! Чего сиськи выставила. Стой ровно: пятки вместе, чтобы видно было скромную труженицу. Имей в виду, для нас в этой комиссии самое страшное — бабы. Баба сразу примеряет, нравишься ты мужчинам или нет. Если да — она тебя засыплет первой.
— А мужчины?
— Мужик тебя пожалеет, в крайнем случае. Ну, всплакнешь, если что…
— Еще чего!.. Не дождутся.
— И заревешь, не рассыплешься, для дела… Не графиня! За границу едешь!..
— Даже не верится…