Поцелуй бабочки
Шрифт:
_____
Целых три года полыхал этот жертвенник любви у постели Фитингофа. Затем его не стало.
И вот теперь я спрашиваю себя: что это было? Чего добивались эти женщины, чего они хотели от Георгия Петровича? Нет, не от молодого Фитьки, полного сил и здоровья, и даже не от того очаровательного пожилого джентльмена, каким он стал с годами, — тут все ясно. Но что же такое, объясните мне, страстная любовь к бездыханному обрубку, полутрупу, парализованному старику?
— Ты ничего не понимаешь в женщинах и ничего не смыслишь в любви, — говорит жена.
— Оставь, ради бога, при чем тут любовь?
Между тем перед глазами разворачивается реальная картина коллективного сошествия с ума. Ведь по всем законам Фитька, как и надлежит сентябрьской стрекозе, обязан остаться один — заброшен и забыт. Иначе зачем же мы всю жизнь укрощаем страсти, не позволяя себе ни-ни… ни на шаг?.. Да, черт побери, на закате жизни мы пожинаем плоды счастья от своих земных страданий.
— Кому они нужны, ваши страдания!.. — морщится жена.
— Что ты несешь, язычница!
Отмахивается и уходит.
Женщина — ей не постичь божественной связи между страданием и счастьем.
— Хватит трепаться! — говорит жена. — Покажи осчастливленного.
— Покажу…
Я перебираю в памяти имена великих мучеников от Авеля до наших дней, вспоминается море страданий и океан слез, но счастье, увы… По этой причине ставлю крест на собственных пророчествах и записываюсь в дураки. Кто последний?
О ГРЕХЕ
На деревенской даче у художника Кокарева пили «Столичную» новгородского разлива под грибы и болтали о грехах. Растормозились до того, что одна дама, сценаристка по специальности, призналась в совращении сына ближайшей подруги. Сидящая визави мать совращенного вернула долг подробностями своего романа с первым мужем сценаристки. Подробности, в свою очередь, неприятно задели графика Липова — нынешнего мужа подруги нахальной сценаристки, и он поведал несколько шокирующих эпизодов из своей студенческой молодости, после чего гости наперебой посыпали пикантными откровениями, а скульптор Семен Кущ рассказал такое, от чего даже у сценаристки покраснели виски.
— Ну ты, Сеня, даешь!.. — сказала она, вытирая слезы смущения. — Хоть бы Николая Ивановича постеснялся.
Восьмидесятилетний хозяин дома Николай Иванович сидел, опершись о палку, и, разомлев после двух поднесенных рюмок, слушал молодежь, одобрительно кивая.
— А что «Николай Иванович»… В свое время тоже, надо думать, позволял себе кое-что. Было дело, дядя Коля?
Польщенный вниманием культурных квартирантов, старик признался, что «дело было… правда, давно».
Гости потребовали подробности.
Старик выпил третью и беззубым ртом прошамкал фразу неожиданную:
— За границей было… В Польше.
— Вот тебе раз! Ты как же там оказался?
— В группе войск… В отдельной саперной роте, — с гордостью сказал Николай Иванович. — Мы там на хуторе стояли под городом Быдгощ, понимаешь, такое дело.
Хозяйничала на хуторе вдова, о которой Николай Иванович сказал мечтательно:
— Женщина такая!.. — и рукой описал в воздухе волну, иллюстрирующую, видимо, превосходные качества полячки. — Хорошая женщина. Пани Ядзя.
Слушатели понимающе улыбнулись. Воображению художников представился беленый хутор под соломенными крышами, армейские палатки и пани Ядзя в виде аппетитной, сговорчивой вдовушки — мечты ленивого «ходока».
— Блондиночка? — уточнил Липов.
— Такая… — уклончиво ответил старик.
Бравый ефрейтор, каким был в ту пору Николай Иванович, само собой, задерживал взгляд на симпатичной вдовице, а пани Ядзя, делая вид, что ничего не замечает, продолжала заниматься хозяйством, в частности косить траву во дворе.
— …Она косит, а я вижу, что коса у нее неправильная, — пояснил Николая Иванович. — То есть коса вроде нашей, а ручка совсем короткая. И она ею внаклонку работает одной рукой, как серпом.
Николай Иванович отложил палку и нагнулся, показывая, как неправильно косила траву пани Ядзя.
— Удобная поза, — заметил Сеня Кущ.
— В том-то и дело, что неудобная. Все время враскоряку… Я ей говорю: «Прошу пани». Она мне напротив отвечает: «Прошу пан войсковый». Я косу взял, все как полагается сделал…
И старик подробно расписал, как прилаживал новый черенок к польской косе, где взял материал и как удивил длинной ручкой «пани господиню».
— …Я начал косить, она приговаривает: «Пьекно, пьекно пан войсковый». Хвалит по ихнему… Ну-ка налей мне еще, — неожиданно сказал старик. Видимо, рассказ подошел к решающей фазе.
— В общем, сделал я литовку. «Работай, прошу пани». Правильно? Она ее берет и вот так… — Старик изобразил неумелые действия полячки. — Кладет траву, понимаешь, такое дело… Не умеет. Я говорю: «То не добже, резать надо, а ты кладешь!» Она: «Не разумею». Что делать, надо же научить женщину?
— Что за вопрос.
Глаз Николая Ивановича блеснул.
— Вот так я ее сзади… взял рукой… за черенок, вместе с ней… а этой рукой сюда… — Старик изобразил широкие объятия, в которых оказалась заключена пани Ядзя. — Правильно?
— Ну и?..
— И так мы косим.
— Вместе?
— Вместе косим. Я спрашиваю: «Добже?» Она говорит: «Добже». Сама… чувствую, женщина такая… — Старик утер слезящиеся глаза и погрузился в мечтательную паузу.
— Какая такая, дядя Коля? — спросил Липов.