Поцелуй победителя
Шрифт:
Но никакого предательского треска ветки. Ни единой вражеской тени между деревьями. Кестрел почти хотела, чтобы она была там. Это бы объяснило страх, охвативший её... и тот, что вновь парализовал, когда они остановились на развилке. Конь забил копытами.
Арин приготовил меч к бою.
— В чём дело? — спросила она.
— Эта дорога ведет к твоему дому. — Она почувствовала, как его голос поднялся вверх по её спине. Потом последовала долгая пауза. — Мы могли бы туда съездить.
— Нет.
— Там ничего нет. Никого не осталось. Я буду с тобой.
— Я не хочу.
Он забрал поводья из её застывших рук и развернул Джавелина. Конь повиновался, но неохотно на этот раз. Арин пустил коня медленным, прогулочным шагом.
Они ехали молча. А потом Кестрел, неожиданно для себя, промолвила тихим голосом:
— Я чувствую себя такой дурой.
— Нет, Кестрел, ты не дура.
— Нет причины бояться.
— Может быть, мы просто не знаем, в чём причина.
Джавелин капризно дернул ушами, потому что ему уже дважды нарушили планы, не дав выбрать тропинку, зафыркал и тряхнул головой.
— Тише, — сказал Арин коню, и промурлыкал что-то успокаивающее. Затем он замер и помолчал некоторое время, прежде чем произнести: — Даже если нет причин, бояться не глупо. Я тоже боюсь.
Кестрел вспомнила, как он выхватил меч.
— Ты подумал, что валорианцы в лесу. Значит, ты их не боишься.
— Не очень...
— Тогда чего ты боишься?
— Пауков, — ответил он серьезно.
Она толкнула его локтем.
— Ой.
— Пауков, — фыркнула она.
— Или всего того, у чего тысячи ног. — Он вздрогнул. — Богов.
Кестрел рассмеялась.
— Я испугался, когда пришёл в конюшню и не увидел Джавелина в стойле, — добавил он тихо.
Вздрогнув, Кестрел повернула голову, мельком увидев линию его челюсти и тень на горле. Она вновь перевела взгляд на дорогу.
— Сильнее, чем пауков? — непринужденным тоном спросила она.
— Да, гораздо сильнее.
— Если бы я решилась сбежать, то недалеко ушла бы.
— Из моего опыта скажу, что это очень плохая идея — недооценивать тебя.
— Значит, ты даже не пытался вернуть меня.
— Нет.
— Но хотел?
— Да.
— Что тебя остановило?
— Страх, — сказал он, — который означал бы, что я не доверяю тебе. Я оседлал коня. Я был готов уже выехать... но подумал, что если сделаю это, то буду не более, чем просто стражем, держащим тебя в тюрьме, только чуть иного рода.
Его слова заставили её почувствовать себя странно.
Он сменил тон.
— К тому же ты немного пугающая, — шутливо произнес он.
— Я не такая.
— О, ты такая. Не думаю, что тебе бы понравилось узнать, что за тобой следят. Я видел, что случалось с людьми, которые оказывались с тобой по разные стороны. И вот теперь ты знаешь о моей слабости, поэтому, перейди я тебе дорогу, мне за воротник немедленно упадут пауки, и я познаю по-настоящему тяжкую жизнь.
— Хм, — сказала она. Но почувствовала себя спокойнее. Кости уже не так сильно сотрясались и грохотали друг о друга в напряженном ожидании неминуемого падения. Стоял погожий день, пиршество зелени, голубизны и золота. Под ними был могучий конь. Он шёл уверенно. Деревья перешептывались. Веточки с прутиками. По обе стороны от неё — две сильные руки. Корни вздымались над землей и убегали вновь в её недра.
Слова застряли в горле. Но какое-то приятное чувство, возникшее в груди, придало ей смелости, и она отважилась заговорить:
— Ты сказал, не знаешь причин, почему я остановила Джавелина по пути ко мне домой. Но, как ты думаешь, в чем всё-таки причина?
Арин замялся, но потом все же произнес:
— Мне нечего сказать.
— Тебе всегда есть что сказать.
Кестрел почувствовала толику удивления в нём. Его удивила фамильярность её тона.
— Выкладывай, — потребовала она.
— Думаю, я не хочу строить никаких предположений. Это... — Он прервал мысль. — Опасно для меня. Когда речь идет о тебе.
Когда они приблизились к его дому, их ритмичные движения в седле уже были легки. Теперь он правил одной рукой. Ей было немного жаль Джавелина, которому пришлось везти их обоих. Ей хотелось его поблагодарить. Она знала, где хранится морковь.
Но в конечном итоге, её мысленный список гостинцев и то, как можно угодить животному, иссякли. И она осталась один на один с мысленными картинками, которые никак не хотели уходить.
Развилка на дороге. Арин у ручья. Отрывочное воспоминание того, как она впервые увидела его. Его нежелание поднимать глаза. Лицо в синяках, броня из ненависти.
— Я была груба с тобой, когда ты работал на меня? — спросила она.
— Нет.
— Я тебя била?
— Кестрел, нет! Почему ты спрашиваешь?
— Я помню твои синяки.
— Это не ты. Ты бы не смогла.
— Вообще-то, насколько мне помнится, совсем недавно я тебе влепила пощечину, — заметила она.
— Это другое.
Ей вспомнилось, какой беспомощной она себя почувствовала, когда ударила его, и подумала, что поняла, что он имел в виду.
— Какой я была, когда владела тобой?
Никакого ответа, только звук шелеста листьев да шлепанье копыт Джавелина по грязи. Деревья поредели. Им открылся вид на дом Арина.
— Ты ненавидел меня, — сказала Кестрел.
Он остановил коня.
— Пожалуйста, взгляни на меня.
Она развернулась в седле и, как он и просил, посмотрела ему в глаза.
— Сначала я ненавидел тебя, — сказал он. — Потому что ты выдавала себя не за ту, кем являлась. Я не знал, кем ты была. А потом узнал, немного. Ты казалась доброй. Доброта — не очень верное чувство для хозяина. Не для меня. Это ещё один способ заставить тебя умолять. Становишься благодарным за вещи, за которые не должен благодарить. Когда я был ребёнком, то был так благодарен за доброту. А потом я вырос и почти предпочел жестокость, потому что она была ближе к истине, и никто не прятался за ложью, будто он хороший. Я нарушил правила. Особенно с тобой. Я давил на тебя, чтобы ты наказала меня. Я пытался воздействовать на твою руку. Я хотел, чтобы ты явила свою истинную сущность.