Поцелуй победителя
Шрифт:
— Это не моя кровь, — сказала Кестрель.
— Ты не ранена?
— Только левая нога.
Арин обошел коня и молча осмотрел порез.
— Ну ладно, слезай, — произнес он наконец и помог ей спуститься. — Я тебя донесу.
Его слова прозвучали как вопрос.
— Не надо. Рошар увидит и будет дразнить нас до скончания века. — Кестрель улыбнулась, надеясь увидеть ответную улыбку. Ей не нравилось, с какой тревогой Арин смотрит на нее, сжав губы и нахмурившись.
Но вместо того, чтобы улыбнуться, он сжал лицо Кестрель в ладонях. В его глазах отразилось необыкновенное чувство, похожее на мрачное восхищение. Так смотришь на жуткий шторм, который изорвал небеса в клочья, но не тронул тебя, не уничтожил все, что ты любишь.
Кестрель охватило беспокойство, которое медленно разгоралось, вызывая тошноту. Как нелепо! Она знала, что может в любой момент коснуться его губ своими, обветренными и пересохшими, и убедиться, что Арин ее любит. Но разобраться в своих чувствах Кестрель по-прежнему не могла. Рана заныла от боли.
— Не вздумай тащить меня на руках, — пригрозила она шутливо. — Но, так и быть, разрешаю помочь мне взобраться на холм.
С конем в поводу они начали медленно подниматься к лагерю. Арин, придерживая Кестрель за плечи, привел ее к своей палатке.
— Я думаю… — Он помедлил. — Лучше внутри. Конечно, если не хочешь, можешь остаться снаружи, но… — Арин покосился на ее окровавленное бедро. — Штаны придется снять. Я могу привести кого-нибудь…
— Нет. Лучше ты.
Арин на мгновение посмотрел ей в глаза и тут же отвел взгляд. Кестрель вошла в палатку. Ткани на полу не было, только трава и спальный мешок. Она села на землю. Арин заметил ее пересохшие губы.
— Тебе нужно попить, — решил он и вышел.
Вернулся Арин с флягой, тазиком воды, какой-то баночкой и чистыми бинтами. Кестрель припала к воде, чувствуя, как живительная влага стекает по стенкам горла, и постаралась сосредоточиться на этом прекрасном ощущении. Только бы не думать о нем.
Арин опустился на колени. Кестрель отложила фляжку. Порез глухо ныл, но она едва замечала боль: ее отвлекала близость Арина и бешеный стук собственного сердца. Снаружи звенели цикады. Он расстегнул ее доспехи и осторожно снял.
— Других ран нет?
— Только нога. — На мгновение она испытала облегчение, избавившись от брони, но тут же почувствовала себя беззащитной.
Арин сидел, не двигаясь. Кестрель догадалась, что нужно сделать дальше, и потянулась, чтобы расстегнуть штаны.
— Постой, — сказал Арин. — Можно… — Он смолк, но потом договорил: — Не снимая.
Арин взялся за ткань в том месте, где был разрез, и потянул за края, отрывая штанину по кругу. Вскоре ему удалось отделить материю, если не считать того места, где она присохла к ране. Арин полил порез водой.
— Сейчас будет больно.
— Давай уже.
Он оторвал ткань от раны. Кестрель втянула воздух сквозь зубы. Полилась кровь. Арин стянул оторванную штанину, обнажив ногу Кестрель почти целиком, и плеснул воды на рану.
— О!
— Что?
Все это время она смотрела на его темную макушку, но наконец он поднял голову и улыбнулся:
— Все не так плохо.
Кестрель покосилась на вытекающую из пореза кровь.
— В смысле, — торопливо добавил Арин, — зашивать не придется. Это здорово. Разумеется, ничего хорошего в самой ране нет, и я понимаю, что тебе больно…
Кестрель рассмеялась:
— Арин, я тоже рада, что все не так уж плохо.
Он принялся промывать порез. Вода окрасилась в розовый цвет, а на земле образовалось влажное пятно. Арин промокал кровь бинтом, и это причиняло сильную боль. Однако его прикосновения были очень осторожными и умелыми, так что, когда он открыл баночку с непонятной белой мазью и начал смазывать порез, Кестрель спросила:
— Ты научился лечить раны на войне?
Арин склонился над ней, сосредоточившись на своем занятии.
— Отчасти да. Что-то узнал из книг. Или… — Он резко замолчал.
— Арин?
— В годы рабства нам приходилось самим заботиться о себе. И о товарищах. Когда поранимся.
— Ты имеешь в виду, когда господа вас били.
Он пожал плечами и потянулся за бинтом.
— Я должна была сама догадаться. Зря спросила.
— Ты можешь спрашивать у меня все что хочешь.
Мазь была прохладной. Кожу слегка покалывало. Все тело Кестрель мгновенно расслабилось, словно радуясь отсутствию боли. Арин наложил на рану повязку и начал обматывать бинт вокруг бедра. Кестрель следила взглядом за мотком марли. Арин задел ее бедро ладонью, шершавой и теплой. В палатке повисла тишина.
Наконец весь бинт размотался. Арин пропустил его кончик через нижние слои и закрепил. Все было готово, однако он не двигался с места. Его ладони лежали у нее над коленом, а пальцы гладили край повязки.
— Так лучше?
Напряжение исчезло, Кестрель чувствовала, как ее тело оживает. Отвечать не хотелось, ведь тогда Арин уберет руки.
— Кестрель?
— Да, — с неохотой ответила она. — Лучше.
Он по-прежнему не шевелился. За стенами палатки не умолкал треск цикад. Арин встретился взглядом с Кестрель. Его глаза тонули в тени. Пальцы выводили на коже узоры, которые уже не имели отношения к обработке раны. Казалось, следы его прикосновений остаются на коже сияющими линиями.
У Кестрель перехватило дыхание. Услышав ее прерывистый вздох, Арин тут же отпрянул, поднялся и за один шаг оказался в противоположном углу палатки. Кестрель не успела даже слова произнести, да и что она могла бы сказать? Арин сел на пол возле своего спального мешка.
— Что случилось на перевалочном пункте?
Кестрель окунула руки в таз, где еще осталось немного воды, и сосредоточенно принялась оттирать кровь. Сияющее чувство растаяло. «Все это не к месту, — упрекнула она себя, — и мешает. И почему именно сейчас? Что с тобой не так? Разве ты не можешь уважать просьбу друга, который просил его не использовать? Почему внутри вспыхивают искры, когда ты видишь, что он борется с искушением? Или ты надеешься, что ему надоест бороться? Он поддастся, и это принесет вам утешение. Но нет, это не спасет ни тебя, ни его».
Кестрель ополоснула руку и рассказала Арину все, что произошло после того, как она покинула лагерь, до момента, когда она ударила офицера камнем по лицу.
— Я убила его, — призналась Кестрель и хотела продолжить, но замолчала в нерешительности.
Арин нахмурился:
— Ты винишь себя.
— На нем даже доспеха не было.
Арин нетерпеливо отмахнулся:
— Сам виноват.
— Я была ему дорога.
— В каком смысле?
— То есть не я, а та разведчица, Алис. Он беспокоился за нее.