Почему ненавидят Сталина? Враги России против Вождя

Романенко Константин Константинович

За это же время была обсуждена на совещании у Томского, где присутствовали… сам Томский, Рыков, Угланов и, кажется, В.Шмидт, рютинская платформа, как платформа всей контрреволюционной организации правых в целом. Здесь она получила… свою официальную санкцию от имени руководства правых. Центр утвердил также и решения конференции, где, помимо докладов с мест и информации, обсуждалась и рютинская платформа со всеми ее выводами, а именно, курсом на «дворцовый переворот», террор и блок с троцкистско-зиновьевской организацией. <…>

Здесь уместно остановиться более подробно на некоторых вопросах, связанных с конференцией. Прежде всего, идея «дворцового переворота». Эта мысль всплывала и много раньше, сперва со стороны Томского, который

был связан с Енукидзе и, очевидно, натыкался на мысль о возможности использовать служебное положение этого лица, в руках которого сосредотачивалась охрана Кремля, в том числе и школа курсантов ЦИКа. <…>

На первых порах эта идея носила скорее теоретический характер. <…> Однако, логика борьбы, закрытие путей для легального получения большинства в партии, полное поражение в открытой борьбе, переход к двурушнической тактике и нелегальным методам борьбы сделали свое дело, и эта идея получила уже серьезный смысл. Связь Томского с Енукидзе и связь Рыкова с Ягодой, о чем речь была выше, послужили практической основой для соответствующих практических выводов.

Томский рассказал мне однажды, уже после моего приезда, что Енукидзе согласен на то, чтобы возглавить этот переворот, что Ягода тоже принимает в этом участие и что Енукидзе завербовал для этого дела и коменданта Кремля, Петерсона, который был раньше, как известно, начальником т. н. поезда Троцкого. Так созрел план государственного переворота.

Первоначальные попытки установления блока с другими контрреволюционными организациями (зиновьевцами и троцкистами) не прекращались. Из информационных сообщений периферийных работников контрреволюционной организации правых я, равно как и другие члены центра, знал, что на местах есть большая тяга к установлению контакта между правыми, троцкистами и зиновьевцами. Это рассказывал Слепков о Самаре, Марецкий – о Ленинграде, это рассказывал Айхенвальд о Москве и т. д., причем… речь шла, главным образом, о молодежи. <…>

Таким образом, поиски союзников со стороны правых на местах послужили до известной степени новой базой для поисков верхушечных контактов и соглашений. При этих соглашениях, связях и контактах на местах тогда почти выявлялась та тенденция, что зиновьевцы, и в особенности троцкисты, ориентировались на террор и видели в нем альфу и омегу тактики. Тогда как участники правой контрреволюционной организации, признавая террор как метод борьбы с партией, центр тяжести все же видели в массовых действиях (крестьянские восстания), в серьезных политических выступлениях».

Итак, «идея же государственного переворота», по словам Бухарина, в 1932 году «обсуждалась в центре организации и в близких к нему кругах». Правда, он утверждал, что, явившись стимулом «для верхушечного соглашения», она не вылилась в форму «какого-либо единого и однократного формального акта», а обсуждалась в разговорах «между представителями различных контрреволюционных группировок».

Бухарин пояснял: «Я разговаривал с Пятаковым, Томский и Рыков с Сокольниковым и Каменевым. С Пятаковым у меня происходил разговор в НКТП (примерно летом 1932 г.). Он начался обменом мнений по поводу общего положения в стране. Пятаков сообщил мне о своей встрече в Берлине с Седовым, о том, что Троцкий настаивает на переходе к террористическим методам борьбы против сталинского руководства и о необходимости консолидации всех антисоветских сил в борьбе за свержение «сталинской бюрократии».

Я говорил Пятакову, что консолидация вещь хорошая, но нужна общая основа для такого объединения. Пятаков «напирал» на террор, я весьма скептически относился к этому методу борьбы, считая его специфическим порождением троцкистского бешенства и озлобленности при малом политическом разуме. Но, в общем и целом, мы сошлись на необходимости координации действий, полагая, что разногласия так или иначе изживутся в ходе совместной борьбы и при сближении «старых кадров».

Томский и Рыков договаривались

с Каменевым и Сокольниковым… Томский особенно энергично защищал идею блока, гораздо решительнее высказывался за необходимость свержения советской власти и доказывал необходимость того блока, между прочим, и тем, что для совершения государственного переворота нужна концентрация всех серьезных сил. При этом указывал снова и на роль Енукидзе и Ягоды, о чем говорил и Рыков».

Как видно из показаний Бухарина, замысел государственного переворота появился в центре организации правых в разгар коллективизации, более того, в самом тяжелом году проводимой реформы. И, хотя история не любит сослагательного наклонения, предположим, что при решительности участников заговора он осуществился и коллективизация была прекращена. Что ожидало бы тогда страну?

Ответ на этот почти наивный вопрос дала сама же история. Именно под лозунгом «бухаринской кооперации» в 1985 году Горбачев « начал» свою «перестройку». В результате страна погрузилась в хаос. Государство, руководимое кооператорами, развалилось, промышленность была уничтожена, а сельское хозяйство пришло в упадок. И даже почти 25 лет спустя Россия, обгрызенная по краям своей территории, не может восстановить продовольственную безопасность, но и сам соловей «нового мышления» лишился власти. Какие последствия такого курса были бы накануне войны, даже трудно представить!

Бухарин признавался: «Речь шла таким образом о свержении правительства и создании своего правительства… К концу 1932 года сложился блок между контрреволюционными организациями правых, зиновьевцев и троцкистов в общем на основе т. н. рютинской платформы, со всеми ее установками, идущими по линии террора, восстания, государственного переворота.

Среди участников контрреволюционной организации правых были к тому времени (1932 год) террористические настроения: они прорывались и в «школке» (КУЗЬМИН, САПОЖНИКОВ), и у группы МАТВЕЕВА (углановцы), и у сторонников РЫКОВА (РАДИН, НЕСТЕРОВ) и среди профсоюзников (КОЗЕЛЕВ); эти настроения получили свое оформление на основе т. н. рютинской платформы; нельзя, мне кажется, представить себе организацию правых, как террористическую в собственном смысле слова, ибо не здесь лежал центр тяжести контрреволюционной тактики правых; но внутри организации росли террористические группы, которые заложили твердую базу в основных установках «рютинской платформы», санкционированной правым центром.

К этому периоду времени надо отнести и создание другой группы заговорщиков в Красной Армии. Мне об этом известно из двух источников: от Томского и Енукидзе, которые говорили мне, что в Красной Армии в верхушке командного состава произошло объединение троцкистско-зиновьевских элементов с правыми. Из лиц, которые были ими названы, помню Тухачевского, Корка, Примакова и Путна. Связь руководства военной организации с нашим центром осуществлялась через Енукидзе.

Из важнейших фактов контрреволюционной и заговорщической деятельности к концу 1932 года – началу 1933 года следует остановиться на создании общего центра, куда входили правые Томский и Рыков, зиновьевцы – Каменев, Сокольников, троцкисты – Пятаков, военные – Тухачевский, Корк и Ягода. Об образовании такого центра мне сообщил в свое время Томский, который был ближайшим образом связан с Енукидзе и лучше меня ориентировался в соответствующих кругах.

Центр этот ставил своей задачей объединение всех антисоветских сил в стране для свержения правительства. В этих целях была создана группа Енукидзе в Кремле, военная организация с участием троцкистов и правых.

Перед XVII партийным съездом в центре правых стоял, по инициативе Томского, вопрос о возможности ареста Сталина и приурочения государственного переворота к этому моменту. Я решительно возражал против этого. Вопрос не был вынесен на обсуждение общего центра и, как мне говорил Томский, против этого возражали троцкисты и зиновьевцы. <…>