Почти вся жизнь
Шрифт:
Через час я уже был в парке.
— Агеев? — переспросила меня дежурная. — Он на территории. Не знаете его? Ну, как увидите самого высокого и самого худущего, это и будет он.
По этому признаку я и нашел Агеева: длинный брезентовый плащ был ему короток, красные руки торчали из обшлагов.
Я сразу начал с дела и сразу получил ответ. Да, Юрий Александрович Агеев действительно служил на Ленинградском фронте в Пулкове, да, в звании сержанта…
Я назвал фамилию новинского учителя, и Агеев улыбнулся:
— Шестаков? Помню его, конечно. Чистенький такой, кругленький.
И Агеев повторил рассказ Шестакова, прибавив, что как раз в то время, когда Шестаков был ранен, пришло новое пополнение. Среди них был один снайпер, замечательно проявивший себя потом, — Томилин Алексей.
— Алеша видел, как Шестакова укладывали на носилки, и слышал, как тот просил обломить для него черенок. Слышал и запомнил… А в январе сорок четвертого, перед самым наступлением, Алеша срезал черенок с нашего тополя: приду, говорит, с войны, взгляну на сухую ветку и сразу Пулково вспомню. По его примеру и другие бойцы нарезали себе черенки. Да и я тоже… Меня и комроты спрашивал: «Ну как, тополиное отделение, не подведете?»
— Но ведь Алексей Томилин погиб!
— Погиб. В деревне Виттолово. Наверное, знаете, первая деревня после Пулкова… А мне довелось воевать дальше. Нашу дивизию вскоре перебросили на Украину. Воевал под Киевом… Помню и Алешину родину — село Борки. Ужас, что там гитлеровцы понаделали. Все разрушено, вроде нашего Пулкова. Какой-то мальчонка показал мне то место, где раньше томилинский домик стоял: одно пепелище. Вот я и решил… Надежда, конечно, слабенькая была, что привьется мой черенок: все же почти месяц прошел, как я его срезал… В наших условиях, в питомнике, мы в январе черенки режем, а в марте сажаем, но ведь храним не как-нибудь… Так, говорите, вырос тополь? Неужели все-таки вырос?
— Укоренился…
Мы шли по главной аллее парка. Дождь перестал, но воздух был сырым, и все было как будто покрыто влажной сеткой. Только высокие гладиолусы, словно высеченные из мрамора, ровными рядами стояли по обеим сторонам аллеи. Да где-то пенились неяркие астры.
Я заметил, что к некоторым деревьям прибиты железные листы, и спросил, для чего это сделано.
— А это наши ветераны, — сказал Агеев. — В войну пострадали. Встречали вы таких — без листьев, голые сучья торчат? Ну вот, мы эти сучья срезали, лечили дерево, а стволы, побитые осколками, самое то есть дупло, промывали особым раствором. И посейчас эти старые раны бережем, закрываем железом. Вот смотрите, этот тополь тоже бывший раненый.
Я долго смотрел на дерево, выдержавшее военное ненастье. Наверное, Агеев угадал мое желание. Он нагнул ветку, обломил черенок и отдал его мне.
Служба времени
Когда Сереже Аксенову исполнилось двенадцать лет, он сделал важное открытие: городок, в котором Сережа родился и вырос, расположен на знаменитом Пулковском меридиане. Вернее сказать, Пулковский меридиан проходит
Впрочем, математика сама по себе никогда Сережу не увлекала. По призванию он был астроном и небесными наблюдениями начал заниматься еще в прошлом году. Тогда же им был сооружен телескоп. Конструкция его за это время менялась не раз, но основные элементы оставались неизменными: стекло из очков Екатерины Прокофьевны, Сережиной мамы, лупа, подаренная Вовкой Меньшовым, другом и однокашником, и труба из плотного картона. Этот телескоп давал увеличение значительно меньшее, чем школьный, но зато был своим собственным астрономическим инструментом. Благодаря ему Сережа чувствовал себя независимым от десятиклассников, известных насмешников и эгоистов.
Было немного обидно, что открытие сделано в каникулы. Преподаватели разъехались — кто на курорт, кто на сессию заочников, а десятиклассники готовились к экзаменам в вузы и держались особенно замкнуто. Сверстники Сережи с восторгом приняли его сообщение, но этого для славы было совершенно недостаточно: чтобы оценить открытие, надо понимать, какие трудные пути ведут к нему.
Определить меридиан, на котором ты находишься, или, как говорят астрономы, свою долготу, не так-то просто. Надо знать местное время и сравнить его с московским. Солнечные часы, по которым Сережа установил местное время, были вторым астрономическим инструментом его обсерватории, разместившейся в садике среди розовых кустов, резеды и анютиных глазок, заботливо высаженных Екатериной Прокофьевной.
Отец Сережи погиб в первые дни войны, и Екатерине Прокофьевне пришлось самой воспитывать детей. Старшему уже было двадцать четыре года, он работал на крупной стройке в Сибири, дочь училась в Москве. И только Сережа был еще малыш, требовавший постоянного присмотра и материнского глаза.
К астрономическим увлечениям сына Екатерина Прокофьевна относилась не очень одобрительно. Такая самодеятельность хороша летом, а Сережа ведь и зимой торчит возле своей трубы. Шубейка-то у мальчика не ахти какая!..
Со своим Пулковским меридианом Сережа перебаламутил весь дом.
Он упрекал мать в равнодушии, горько сетовал на отсутствие настоящей поддержки.
— Понимаешь, мама, Пулково — астрономическая столица мира, а наш Чистов на одном с нею меридиане! В Пулкове работают замечательные ученые. Например, профессор Русанов… Он написал книгу «Увлекательное путешествие». Не читала, нет? — Сережа кинулся к своей полочке. — Вот, смотри: «Профессор Русанов, работает, в Пулковской обсерватории…»
— Так ведь то в обсерватории, а не у нас в саду, — резонно замечала Екатерина Прокофьевна.
Сережа бормотал что-то о судьбах Галилея и Джордано Бруно и убегал в свою обсерваторию. Ложась спать, он мысленно представлял себе далекое Пулково. Маленький Чистов и астрономическая столица мира были теперь надежно связаны.
Приятель Сережи Вовка Меньшов не разбирался в астрономических тонкостях. В классе он считался видным специалистом по вопросам военной стратегии и тактики и в ответ на сообщение Сережи сказал коротко: