Под британским флагом
Шрифт:
Где-то впереди вскрикивает птица и, словно бы в ответ, плещется крупная рыбина. Я представляю, как было бы классно половить здесь на спиннинг. Может быть, когда-нибудь в мирное время вернусь сюда и порыбачу.
Я оборачиваюсь и всматриваюсь в темноту. Уже виден светлый силуэт башни на правом берегу, а корвет пока не различаю. Вполне возможно, что его уже нет здесь. На военном корабле, стоящем на якоре, обязательно держат зажженные фонари на баке, корме и возле трапа. Не найдем корвет, попытаемся захватить купеческое судно, желательно большое и нагруженное ценными товарами.
Я поворачиваю голову, чтобы приказать рулевому держать поближе к левому берегу — и замечаю
— Суши весла! — шепотом на французском языке приказываю я гребцам, а рулевому: — Полборта лево!
Лодка начинает поворачивать влево, теряя инерцию переднего хода. Я показываю гребцам и рулевому на темный силуэт вражеского корабля. Говорить им ничего не надо. Гребцы ждут, когда мы окажемся ниже по течению, после чего опускают весла в воду и налегают на них осторожно, стараясь производить как можно меньше шума. Рулевой направляет лодку так, чтобы без удара подошла к корпусу корабля. Штормтрап оборудован на правом борту ближе к баку. Обычно его вывешивают ближе к корме, к каютам офицеров. На этом корабле, видимо, революция победила не только дисциплину, но и врожденную французскую субординацию.
Лодка приближается к трапу. Гребцы вовремя и быстро убирают весла. Я хватаюсь за нижнюю балясину штормтрапа. Она висит всего сантиметрах в десяти над водой и мокрая. Передний гребец тоже хватается за другой конец ее, чтобы удерживать лодку на месте, а задний и рулевой упираются руками в корпус корабля, чтобы два плавсредства не ударились и не разбудили отдыхающий экипаж.
От корпуса корабля пахнет смолой и дегтем. К этим запахам подмешивается гниловатый от речной воды, причем, чем выше я поднимаюсь, тем последний становится сильнее. Я хватаюсь за самую верхнюю балясину и замираю. Класть руки на планширь боюсь. Перед глазами стоит рука морского пехотинца, оставшаяся без кисти. Мысль, что, если удар палаша или топора придется по голове и располовинит ее, то будет еще хуже, не меняет моих действий. Я медленно выпрямляюсь, поднимаю голову выше планширя. Темечко начинает зудеть в предчувствии удара.
По ту сторону фальшборта никто не ждал меня. Я тихо перевалился через фальшборт, встал на палубу. Нутром почуял, что рядом есть люди, но разглядел их не сразу. Они спали на палубе, не обращая внимания на комаров. Кстати, из всех благ цивилизации мне больше всего не хватает фумигатора. Есть местный вариант для богатых — разрезать лимон напополам и в мякоть вставить сушеные почки гвоздичного дерева. Если с сушеной гвоздикой проблем нет, только плати, то свежий лимон летом найти труднее.
Законы войны не делают скидок на революционный порыв масс, на красивые лозунги, под которыми дураки отбирают материальные ценности у одних умных и отдают другим. Дисциплина — это не прихоть офицеров, и уставы написаны кровью. Сейчас я допишу несколько строк в устав революционного французского флота. Я обошел матроса, который громко храпел. Пусть создает звуковую завесу. Рядом с ним лежал на боку щуплый мужчина, от которого сильно разило потом и винным перегаром. Он проснулся от первого же моего прикосновения и сразу замер, не пытаясь даже вывернуть голову из-под моей руки, зажавшей ему рот. Умер быстро и тихо, словно давно уже ждал, когда освободят от земных страданий. Минус один фунт и пять шиллингов. Столько бы я получил за пленного французского моряка, если бы доставили его в Гибралтар. Только вот слишком их много в сравнение с моим экипажем. За несколько минут я расчистил пространство метров на пять в обе стороны от штормтрапа.
— Залезайте, —
Они накидали шлагами на «утку» носовой трос лодки, чтобы держалась у борта корабля, и двое пошли работать ножами в сторону носа, а Пурфириу Лучани вместе со мной — к корме. Работали корсиканцы споро, быстрее меня. Сказывался деревенский опыт убоя скота. Закончив правый борт, мы перешли на левый, двигаясь навстречу друг другу. Шканцы я решил не зачищать. Офицеров можно обменять. Мало ли, вдруг и я когда-нибудь окажусь в плену, и меня тоже обменяют на пленного французского лейтенанта, поскольку передо мной в очереди никого не будет. Закончив на главной палубе, корсиканцы спустились на опер-дек. Пробыли там не долго.
— Найди фонарь, зажги и посигналь нашим, — приказал я Пурфириу Лучани.
Катера должны держаться на месте там, откуда увидят береговую башню.
На шканцах спали пять человек. Один — на правом борту и как бы чуть в стороне от остальных. Тюфяк был шире, чем у соседей. Такой тюфяк мог, конечно, купить себе любой офицер, но что-то мне подсказывало, что это капитан. Лежал на спине — поза уравновешенного, уверенного в себе, практичного человека, лишенного фантазии. Такие составляют большую часть французов. На вид лет двадцать пять, если не меньше. Он проснулся не сразу, даже попытался оттолкнуть своей слабой рукой мою.
— Что? — спросил он, увидев сидящего рядом на палубе человека.
— Пора вставать, — сказал я на французском языке.
В это время мимо прошел Пурфириу Лучани с зажженным фонарем, осветил нас.
— Ты кто? — спросил раздраженно француз.
— Английский офицер, который захватил твой корабль, — ответил я, направив на него ствол пистолета. — Веди себя разумно — и останешься жив. Ты ведь капитан?
— Да, — тихо, словно боялся разбудить соседей, произнес он.
— Твои матросы уже мертвы. Уцелели только те, кто на шканцах, — поставил я в известность. — Это офицеры?
— Да, — подтвердил французский капитан. — Первый и второй лейтенанты и два мичмана.
— Мы обменяем вас на наших офицеров, — поставил я в известность и решил удовлетворить любопытство: — Давно стал капитаном?
— В феврале, — ответил он.
— А до этого, где и кем служил? — продолжил я допрос.
— Лейтенантом на линейном корабле, — ответил французский капитан.
— Долго? — задал я следующий вопрос.
— Почти год, а до этого мичманом полгода и матросом восемь лет. Когда начался бунт в Тулоне, я остался верен революции, вот меня и повысили до мичмана и дальше, — рассказал он.
Типичная карьера для революционного времени. Только не все, быстро поднявшись, надолго задерживаются наверху, а еще меньше тех, кто сумеет повысить свой профессиональный уровень до нужного.
— Сколько человек было в экипаже? — спросил я.
— Восемьдесят семь, — ответил он.
Маловато для такого корабля. Я не считал, убивая, но понял, что экипаж сокращенный. Видимо, никто не рвется служить в военном флоте Франции. Побед нет, призовые редки, служба тяжела. На корсарском корабле быстрее нагребешь призовых и порядки свободнее.
К борту приза подошли катера и начали высаживать матросов и морских пехотинцев. Боцмана и боцманмата я послал на бак перерезать якорный канат. Не будем шуметь, привлекать внимание гарнизон башни. Вдруг сдуру попадут и подпортят собственность Британии?!
— Возьмешь четырех матросов, вернешься на люггер и сменишь лейтенанта, — приказал я мичману Хьюго Этоу. — Повара и слуг тоже пришлешь сюда.
Теперь главный корабль — захваченный приз. В случае крайне необходимости пожертвую люггером.