Под гнетом окружающего
Шрифт:
— Ну, авось скоро вернется! — замтилъ Иванъ Григорьевичъ, добродушно улыбаясь.
— Нтъ, батюшка, чуетъ мое сердце, что въ послдній разъ мы съ нимъ пожили… О-охъ! останусь я одна на бломъ свт,- неутшно заливалась Дарья Власьевна горькими слезами.
Иванъ Григорьевичъ поднялся съ мста и взялся за фуражку.
Вс распрощались съ гостемъ; онъ дружески пожалъ руку молодой двушки и неспшными шагами вышелъ изъ дому. Передъ нимъ, извиваясь, тянулась длинная, покрытая грязью и озаренная луннымъ свтомъ дорога изъ Бабиновки въ село Приволье. Молодой человкъ снялъ фуражку и пошелъ, опираясь на сучковатую толстую дубинку, открывъ свой лобъ встрчному свжему втру. Черезъ часъ ходьбы онъ увидалъ въ полутьм блестящую змйку родной Желтухи, и вскор вдали заблли освщенныя луной стны каменной церкви села Приволья, которое, разбросавшись по берегу Желтухи, доходило до самаго угла, образуемаго Желтухою и большой судоходной ркой, и шло дале по берегу этой большой рки пестрымъ и плотнымъ рядомъ красивыхъ избъ, амбаровъ, ригъ и тому подобныхъ построекъ. Церковь на берегу Желтухи, окруженная кладбищемъ, какъ-то отдалилась отъ прочихъ построекъ, и около нея жался только чистенькій, городской постройки домикъ священника, гд уже было совсмъ темно, и куда направлялся Иванъ Григорьевичъ.
II
Даровой лтній учитель, студентъ кедининской академіи и сынъ священника изъ села Приволья, Иванъ Григорьевичъ Борисоглбскій, возвратясь
Онъ родился на томъ краю села Приволья, гд начинаются владнія Баскаковыхъ. Эти два помстья, Бабиновка и Приволье, столь близкія другъ къ другу, представляли рзкій контрастъ, и на ихъ судьб, какъ это всегда бываетъ, вполн отразилась судьба ихъ владльцевъ. Мы видли, что за жизнь шла въ Бабиновк, теперь мы должны заглянуть въ Приволье, тмъ боле, что характеры и жизнь нашихъ дйствующихъ лицъ сложились всецло подъ вліяніемъ этихъ деревень.
Село Приволье издавна принадлежало князьямъ татарскаго происхожденія Мурзатовымъ и только въ послднее время перешло въ руки графини Серпуховской, послдней дочери послдняго изъ князей Мурзатовыхъ. Въ давно-былыя времена Мурзатовы жили въ столиц и играли значительную роль при двор. Не имя никакой возможности управлять лично своимъ имніемъ, они посылали туда управителей, приказчиковъ, конторщиковъ и тому подобный, наживавшійся въ деревн, людъ. Тогда это село помщалось еще за нсколько верстъ отъ большой рки и носило названіе «Никитинскаго погоста». Крестьяне, кром взноса оброка, отработывали чуть ли не пять дней въ недлю на барщин и были разорены въ конецъ. Не мене гибельно дйствовало на нихъ сосдство города Никитина съ его кабаками и мелкими заработками. Додлаетъ, бывало, крестьянинъ что-нибудь въ город, добудетъ грошъ и снесетъ его тутъ же въ кабакъ. Жены почти не видали своихъ мужей и отбывали за нихъ всю домашнюю работу въ небарщинные дни. Не богатли и Мурзатовы. Имъ то-и-дло доносили изъ деревни, что мужики пьянствуютъ и не могутъ выплачивать оброковъ. Негодуя на управляющихъ, видя, какъ они богатютъ, Мурзатовы смняли ихъ почти ежегодно, и каждый новый управитель приносилъ съ собою свой взглядъ на дло, свои порядки и еще боле путалъ и разорялъ крестьянъ. Изъ преданій видно, что жители «Никитинскаго погоста» нердко убивали управителей, поджигали ихъ жилища, или просто бжали на большія дороги и въ лса промышлять разбоемъ. Наконецъ, одному изъ Мурзатовыхъ пришла въ голову благая мысль: онъ ршился не тратить денегъ на жалованье управляющимъ, призвалъ къ себ старосту, выругалъ его мошенникомъ, оттаскалъ за бороду, и посл этого поощрительнаго приступа приказалъ хоть родить, а доставлять въ годъ извстную сумму оброка. Староста почесалъ въ затылк и общалъ свято и нерушимо исполнять волю барскую. Мужики, узнавъ отъ старосты, сколько съ нихъ требуютъ, стали толковать, что они не могутъ платить оброка. Только одинъ изъ нихъ, старый, хитрый раскольникъ, замтилъ, что онъ, хоть убей его, не можетъ платить требуемой суммы, а что, пожалуй, онъ и больше бы заплатилъ, если бы его совсмъ освободили отъ барщины.
— Выселился на Приволье, такъ и сталъ богачомъ, — укоряли его другіе мужики. — Теб все въ руки плыветъ, а мы гд денегъ-то возьмемъ?
— Проситесь избы переносить, такъ и вамъ не худо будетъ, — отвтилъ богатый мужикъ, какъ бы позабытый всми въ своемъ привольскомъ уединеніи и уже давно добывавшій со своею многочисленною семьею деньги на этомъ мст.
Мужики потолковали, что не легкая штука переселяться на новое мсто, что, пожалуй, и баринъ не позволитъ. Нкоторые твердо ршились оставаться на своихъ мстахъ, не видя никакой пользы въ томъ, что они будутъ жить на нсколько верстъ дальше отъ города и ближе къ рк; другіе склонялись на переселеніе. Староста написалъ объ этомъ барину и получилъ отвтъ, что мужики могутъ хоть къ чорту переселиться, но должны оброкъ сполна выплачивать. Тотчасъ же, по полученіи этого отвта, нсколько семей перенесло свои избы на другое мсто, на «Приволье». Тутъ была подъ рукой судоходная рка, богатая рыбой; тутъ ежедневно тянулись лтомъ барки, сплавлялся лсъ, перевозился хлбъ, нердко случались несчастія во время бурь или обмелнія рки; постоянно требовались здсь рабочія руки. Пугало выселившихся мужиковъ одно обстоятельство: они не надялись на первый годъ выработать столько денегъ, чтобы внести сполна оброкъ. Но хлопотавшій боле всего объ этомъ переселеніи раскольникъ, давно жившій на Приволь и «мутившій православный народъ», отстранилъ и это сомнніе. Онъ съ таинственнымъ видомъ объявилъ, что есть у него на примт такіе благодтели, которые дло-то могли бы уладить, да только какъ бы не провдалъ кто этого. Посл многихъ приступовъ и переговоровъ дло уладилось, и мужики попали въ кабалу къ своему же брату-крестьянину. Настала для переселенцевъ новая жизнь. Работы было на первыхъ порахъ больше, чмъ во время барщины. Приходилось работать на себя, да кром того старый раскольникъ выжималъ свои деньги.
Но какъ бы ни прижималъ онъ мужиковъ, въ его сношеніяхъ съ ними была и хорошая сторона: онъ показалъ имъ, что можно извлечь изъ счастливаго положенія «Приволья», и отучилъ ихъ здить въ близкій отъ нихъ городъ.
— Либо къ рк, либо къ городу; либо къ Богу, либо къ чорту, — говаривалъ онъ.
И скоро вс поняли, что «тянуть къ рк выгодне». Прошло не очень много лтъ, и переселившіеся мужики разбогатли, приманили къ себ новыхъ переселенцевъ и пріобрли какую-то особенную физіономію. Это былъ суровый, «забубенный» народъ, передъ которымъ, такъ сказать, проплыла на судахъ вся Россія. Видалъ онъ и бурлака, и татарина, и каторжниковъ, и высшихъ сановниковъ. Ловилъ онъ отважно рыбу въ бурное время, да не трусилъ и тогда, когда ночною порой вылавливалъ тайкомъ грузъ затонувшей барки. Наживался онъ гд правдой, а гд и неправдой. Прозжать мимо Приволья было не всегда безопасно. Не шелъ онъ въ городъ на мелкіе заработки по совту стараго раскольника, да не шелъ и въ церковь «Никитинскаго погоста»: «далеко, молъ, ходить; часъ проводишься, а пятъ прошляешься».
Это было въ конц двадцатыхъ годовъ. Князь Мурзатовъ попалъ въ немилость и считалъ себя счастливымъ, что долженъ былъ удаляться въ деревню, а не куда-нибудь подальше. Его барскій домъ стоялъ на берегу большой рки, на значительномъ разстояніи отъ Приволья. Выстроенный во дни Екатерины, этотъ домъ не безъ основанія назывался «дворцомъ». Роскошный, обширный, онъ былъ окруженъ садами; тутъ были бесдки, гроты, статуи, такъ-называемый эрмитажъ, то-есть просто уединенный домикъ съ комнатою изъ сплошныхъ зеркалъ, обвитыхъ искусственными цвтами; цвты, кажется, готовы были упасть и засыпать пуховые турецкіе диваны, обитые блымъ съ розами атласомъ и отражавшіеся въ зеркальномъ потолк и въ каждой изъ зеркальныхъ стнъ. въ этомъ домик, какъ говорить преданіе, происходили самыя грязныя и ужасающія сцены, оканчивавшіяся нердко смертью несчастныхъ жертвъ разврата, и самъ домикъ былъ построенъ именно для этой цли… Барскія палаты какъ-то сторонились какъ отъ «Никитинскаго погоста», такъ и отъ «Приволья». Перехавъ
Городъ Никитинъ находился теперь въ четырнадцати или въ двнадцати верстахъ отъ мурзатовскихъ крестьянъ, тогда какъ прежде они жили отъ него въ пяти или въ четырехъ верстахъ. Но дло было не въ разстояніи, а въ стремленіи мужиковъ къ рк. Вновь переселенные крестьяне стали кое-какъ поправляться, хотя и не могли сравняться въ довольств съ первыми поселенцами. Они долго отличались отъ нихъ и характеромъ, чаще ходили въ церковь, были мене предпріимчивы, больше пили и считали, можетъ-быть, не безъ основанія, всхъ старыхъ жителей Приволья раскольниками или, по крайней мр, людьми, сочувствующими расколу и очень холодно смотрящими на православіе. Можетъ-быть, тутъ не было ни раскольничества, ни православія, а былъ просто индифферентизмъ народа, разжившагося и закалившагося въ неусыпномъ труд и въ вызванномъ обстоятельствами мошенничеств. Но богатые мужики неохотно говорили объ этомъ предмет; еще неохотне говорили они о своемъ денежномъ положеніи и имли привычку прикидываться очень небогатыми людьми.
— Что сработаешь, то и прошь. Какіе у насъ капиталы могутъ быть! — говорили они.
А въ народ ходили слухи, что у старыхъ мужиковъ Приволья водится деньга и большая деньга, только это кулакъ-народъ.
— Много ли, мало ли, а все же хоронить на черный день надо, — отвчали они уклончиво, если къ нимъ очень приставали съ вопросами объ ихъ матеріальномъ положеніи, и тутъ же подсмивались надъ другими мужиками. — А вы деньги-то на улицу выложите, авось добрые люди припрячутъ.
Въ начал пятидесятыхъ годовъ жители Приволья окончательно сжились, и остались только едва уловимыя отличительныя черты въ ихъ характерахъ. Это было село торговое, дятельное, съ большимъ трактиромъ и постоялымъ дворомъ на берегу рки, съ нсколькими лавками, не только не уступавшее ни въ чемъ, но даже превосходившее во многомъ Никитинъ, откуда часто прізжали горожане за товарами въ село, не находя этихъ товаровъ въ город. Ободранные, придавленные чиновничествомъ былыхъ временъ, городскіе мщане-лавочники; чиновничество, берущее мелкія взятки и трепещущее передъ ревизіями губернскаго начальства; одна церковь, десятокъ кабаковъ и трактиръ, поглощающіе послднія деньги у мщанъ и все нажитое грошевыми взятками у чиновниковъ; жалкія поползновенія на полицейскій надзоръ, — все это придавало какой-то скорбный видъ городу, построенному по чьему-то приказанію, Богъ знаетъ для какихъ цлей, среди нагихъ и плоскихъ полей. Стоя незначительно выше мужиковъ по образованію, никитинскіе жители утратили всякую возможность работать такъ, какъ работали привольскіе мужики; чиновники стыдились явно плотничать, сапожничать, портняжничать; мщане привыкли къ городской торговл, то-есть къ отупляющей, праздной и сидячей жизни, и не работала отчасти и потому, что никитинское народонаселеніе очень мало потребляло на мст, а заказывало одежду и даже обувь въ губернскомъ город; хлбъ, масло, яйца покупало изъ деревень; иные товары закупало прямо въ Приволь. Отставъ отъ привольскихъ мужиковъ на этомъ поприщ, отстали никитинцы отъ нихъ и на поприщ наслажденій жизнію. Она еще не доразвились, не добогатли настолько, чтобы завести собранія, библіотеку, театръ, но уже зашли за ту черту, гд люди начинаютъ гнушаться мужикомъ и стыдиться его удовольствій, хороводовъ, посидлокъ и тому подобнаго. Сплетни, карты, пьянство и вчный сонъ наполняли все свободное время ихъ жизни. Совсмъ иначе выглядли жители Приволья. Долгое знакомство съ прозжающимъ со всей Россіи людомъ значительно развило ихъ; довольно значительные торговые обороты пробудили смтливость, отчасти кулачество и способность надуть хоть родного брата; постоянная работа на сердитой рк придавала имъ смлости и умнья пользоваться чужимъ несчастьемъ, какъ въ былые годы пользовались другіе люди ихъ бдственнымъ положеніемъ; отсутствіе управителей и полиціи, господъ и барщинныхъ дней пробудило въ нихъ какую-то гордость, самоуваженіе, отчасти самодурство; эти люди, кажется, могли постоять за себя; уже многіе изъ нихъ, имя родню въ сел, сдлались значительными купцами и кормили не только какихъ-нибудь «канцелярскихъ» своими обдами, а и самихъ губернаторовъ. Вс помнятъ, какъ на одномъ изъ своихъ обдовъ купецъ Туговъ представилъ гостямъ и посадилъ за столъ на первое мсто своего отца, простого мужика привольскаго. Эта выходка надлала шуму даже въ столиц. Имя такихъ родственниковъ и милостивцевъ, гордившихся и коловшихъ разнымъ баричамъ глаза своимъ происхожденіемъ, привольскіе мужики смотрли дерзко и смло на мелкихъ властей. Рзко стали они отличаться отъ всхъ своихъ сосдей, жившихъ вдали отъ рки, «тянувшихъ къ городу». Послдніе снимали шапку передъ каждымъ бариномъ, но никогда не длалъ этого привольскій житель. Правда, жители Приволья и не были такъ добродушны, какъ ихъ сосди. Надуть они были готовы всякаго.
— На то Богъ и дурака создалъ, чтобы умные на немъ здили, — смялись они.
— Проходи, проходи, Богъ подастъ! — говорили оня по большей части нищимъ вмсто подаянія и разсуждали между собою: — На всхъ не напасешься; ишь ты, чмъ бы работать, а они шляются.
Неохотно впускали они на ночлегъ прохожихъ, дорожа трудно нажитымъ богатствомъ и говоря, что «Богъ его знаетъ, какой это человкъ; еще, пожалуй, и село спалить; шляется, значитъ непутящій».
— Постоялый дворъ на то есть, братецъ. Проваливай! — захлопывали они двери передъ странникомъ.
Страха передъ становыми и тому подобными властями у нихъ почти не было никакого, и они очень хладнокровно смотрли на ихъ пріздъ.
Но чмъ богаче становилось Приволье, тмъ бдне становились Мурзатовы. Правда, въ первые годы богатства въ Приволь, Мурзатовы вдругъ поднялись и ожили. Ихъ фамилія сдлалась одною изъ самыхъ богатыхъ, и они стали жить широко: бросили службу, ухали за границу. Чмъ шире шла жизнь, тмъ боле требовали они съ мужиковъ, тмъ боле длали долговъ и безобразій… Мужики стали пользоваться положеніемъ господъ и выкупались за большія деньги цлыми семьями… Надъ князьями назначили опеку… Года черезъ два посл этого событія умеръ послдній изъ нихъ, и имніе досталось графин Серпуховской, родной тетк Михаила Александровича Задонскаго, поселившейся посл смерти своего мужа въ деревн.