Под гнетом окружающего
Шрифт:
— Вы, должно-быть, страшно страдаете, — замтила Лиза посл долгихъ изліяній Михаила Александровича. — Я, кажется, не пережила бы и дня, если бы исчезли моя веселость, мой свтлый взглядъ на будущее, моя любовь къ людямъ.
— Да, для свжаго человка потеря вры въ людей, въ возможность честнаго дла — истинное страданіе, невыносимое, убивающее страданіе, — отвтилъ онъ задумчивымъ тономъ и тутъ же прибавилъ съ горькой ироніей:- ну, а для меня прошли и эти годы. Я теперь не страдаю. Я вижу, что люди гадки, вижу, что каждое честное дло только свтлая мечта неопытнаго идеалиста, погибающая при первомъ столкновеніи съ дйствительностью, — вижу и ее страдаю. Для меня
Это было очень чувствительно.
— Что же это, смерть заживо? — спросила Лиза. — Жить и ни во что не врить. Не врить ни во что и не чувствовать отъ этого страданія. Нтъ, это хуже страданія, это какой-то тупой ужасъ передъ жизнью, — невольно вздрогнувъ, проговорила она. — Знаете ли, — продолжала она въ раздумьи:- я сравнивала это съ положеніемъ похороненнаго заживо человка, и это такъ! Правда, онъ можетъ, думать, что его крики не помогутъ среди могилъ, онъ можетъ думать, что вс его стремленія, радости и надежды должно отложить въ сторону, что теперь ему остается задыхаться и разрушаться; онъ не борется, покоряется своей участи, но вдь онъ страдаетъ, страшно страдаетъ!.. Нтъ, пусть онъ кричитъ, пусть бьется, кто-нибудь, можетъ-быть, задетъ случайно на кладбище, кто-нибудь, можетъ-быть, спасетъ его, кто-нибудь, можетъ-быть, докажетъ ему, что, покуда въ человк есть жизнь, бьется хоть одна жилка, онъ долженъ надяться!
Молоденькая двушка говорила горячо и съ полной искренностью. Ея лицо и глаза горли отъ невольнаго увлеченья. Задонскій задумчиво слдилъ за выраженіемъ этого оживленнаго, дтскаго лица, и что-то знойное пробжало по его тлу. Впервые, посл десятилтняго холоднаго разврата, на него пахнуло свжею страстью и смлостью, на какую способна только неопытность, еще и не подозрвающая никакихъ опасностей въ жизни.
— Да, если бъ въ жизни часто попадались и спасали заживо похороненныхъ людей такія страстныя спасительницы, какъ вы, — проговорилъ онъ и тихо, но крпко и медленно пожалъ руку молодой двушки.
Въ его глазахъ блеснулъ какой-то зловщій, непріятныя огонекъ. Такой, на мгновенье вспыхивающій огонь можно подмтить въ глазахъ неподвижно сидящей кошки, завидвшей мышь: она присмирла, она не пошевельнетъ и однимъ членомъ, она выражаетъ собою олицетворенную невинность, но вотъ мышь сдлала одно неосторожное движеніе, и вдругъ въ кроткихъ кошачьихъ глазахъ, какъ электрическая искра, быстро сверкнулъ и сразу потугъ зловщій огонекъ, хитрая тварь снова спокойно и какъ-то дремотно сидитъ и почти не слдитъ за своею жертвою.
Богъ знаетъ, подмтила ли Лизавета Николаевна этотъ зловщій огонекъ въ глазахъ своего собесдника, просто ли испугалась слишкомъ крпкаго пожатія руки, но она вся вздрогнула и инстинктивно отняла свою руку. Это невольное и безотчетное движеніе не ускользнуло отъ опытнаго наблюдателя, и онъ воспользовался этимъ движеніемъ, какъ воспользовался бы и всякимъ другимъ движеніемъ въ свою пользу и для своихъ цлей.
— Видите ли, страстныя-то спасительницы всегда готовы отдернуть руку, если ее возьмутъ даже не для своего спасенія, а просто для теплаго пожатія, подобные мн, заживо похороненные, люди, — иронически проговорилъ онъ. — Все дло въ томъ, Лизавета Николаевна, что разныя спасенія и геройскіе подвиги хороши только на словахъ, а на дл бываетъ иначе. Иная филантропка только и мечтаетъ объ этихъ несчастненькихъ нищенкахъ, бдненькихъ падшихъ двушкахъ и о помощи имъ. А приведите ее въ ихъ притоны, покажите ей этихъ зараженныхъ и испорченныхъ — и нравственно, и физически, — созданій; дайте время имъ, привыкшимъ къ обману и воровству, разъ или два обмануть
Михаилъ Александровичъ бойко встряхнулъ головой.
— Да что мы похоронные разговоры ведемъ? — неожиданно произнесъ онъ дрожащимъ голосомъ, смясь удушливымъ смхомъ. — Музыки, псенъ, и будемъ веселиться, смяться!
Онъ быстро слъ къ роялю и заигралъ одну изъ удалыхъ русскихъ псенъ.
Лизавета Николаевна, опустивъ на колни руки и склонивъ на грудь голову, сидла въ какомъ-то чаду. Она сама не знала, почему ея сердце замерло, почему ей стало какъ-то жутко. Ей казалось, что ее вызываетъ на какую-то борьбу человкъ, обладающій вдвое большими силами, чмъ ея силы. Ей хотлось бжать отъ этого человка, бжать далеко и навсегда. Михаилъ Александровичъ еще плъ, когда она встала и тихо прошла въ кабинетъ графини.
— Я узжаю, — проговорила она въ смущеніи.
Графиня взглянула на мое ласковымъ взглядомъ и удивилась блдности ея лица.
— Вы больны, дитя? — спросила она.
— Нтъ, но мн нужно побывать дома, — отвтила Баскакова. — Съ дтьми заняться нужно…
— Но вдь вы всегда даете имъ каникулы въ эту пору вмсто лта, когда они учатся съ Борисоглбскимъ? — возразила удивленная графиня.
Лизавета Николаевна смутилась.
— Нынче надо заняться… Да, сверхъ того, мн хотлось бы взглянуть на своихъ.
— А, да, это естественно… Създите. Но я беру съ васъ слово, что вы дня черезъ два вернетесь… Теперь у насъ такъ хорошо…
Графиня поцловала Лизавету Николаевну и позвонила.
— Лизавета Николаевна детъ долой, заложите экипажъ, — проговорила она лакею.
Тотъ молча поклонился и вышелъ почти въ одно время съ молодою двушкою. Графиня снова принялась за письма…
Михаилъ Александровичъ просидлъ довольно долго въ гостиной, потомъ походилъ по комнат и, наконецъ, не дождавшись возвращенія Лизы, пошелъ въ свой кабинетъ. Его лицо было какъ-то самодовольно, въ голов мелькала мысль, что Лиза удивительно мила, и что его слова произвели на нее впечатлніе. Проходя мимо одного изъ слугъ, онъ небрежно спросилъ:
— Лизавета Николаевна у графини?
— Никакъ нтъ-съ. Изволили домой ухать, — отвтилъ лакей.
Михаилъ Александровичъ съ недоумніемъ посмотрлъ на лакея, постоялъ передъ нимъ съ минуту, потомъ быстро прошелъ въ свой кабинетъ, вроятно, что-нибудь сообразивъ. Онъ былъ въ самомъ веселомъ настроеніи духа.
— Бгутъ — значитъ боятся; боятся — значить есть причины для страха, — разсуждалъ онъ мысленно. — А вдь, право, это первая двушка, которая можетъ серьезно увлечь меня. Чортъ знаетъ, какая смлость, какая искренность въ каждомъ ея движеніи!
Черезъ полчаса, попробовавъ полежать и почитать, онъ взялъ фуражку и отправился на постоялый дворъ къ Марь Мироновой.
Лиза, между тмъ, пріхала домой.
— Ну, мало мелюзги, такъ на! еще и большая нахлбница пріхала, — встртила Лизавету Николаевну ея мать. — Мста, что ли, недостало для тебя у графини-то? Ты бы хоть одно то подумала, что мн теперь одинъ отецъ твой всю жизнь отравитъ… У меня постройка, у меня дти, а тутъ еще этотъ пьяница глаза мозолилъ!..
— Отецъ дома, — обрадовалась Лиза.