Под гнетом окружающего
Шрифт:
Въ комнат поднялась буря.
Лиза, блдная, гнвная, поднялась во весь ростъ и остановилась передъ Дарьей Власьевной. Она злобно скомкала письмо и швырнула его въ лицо матери.
— Вотъ такъ, можетъ-быть, меня скомкаютъ!.. Я этого не хотла, вы настаивали… Я хоть минуту, да буду счастлива, а вы весь вкъ плакаться будете, — задыхаясь, проговорила она и, оттолкнувъ мать, съ бойкимъ и ршительнымъ видомъ вышла изъ комнаты…
Черезъ минуту, по дорог къ Приволью, несся щегольской кабріолетъ; въ немъ сидли Михаилъ Александровичъ и Лизавета Николаевна. Навстрчу имъ попался управляющій графини на бговыхъ дрожкахъ и пристально посмотрлъ на весело разговаривавшихъ молодыхъ людей.
— Вотъ пойдетъ разсказывать своимъ ангельчикамъ, что я зжу съ вами одна, — разсмялась Лиза.
— Это васъ смущаетъ? — спросилъ Михаилъ Александровичъ довольно холодно.
— Я теперь ничего не боюсь! — бойко отвтила она — Да и чего бояться? Вдь вс не лучше насъ! Они про насъ говорить станутъ, а мы про нихъ, — засмялась она.
Михаилъ Александровичъ зорко посмотрть на свою разгорвшуюся спутницу, и въ его голов промелькнула мысль, что эта двушка принадлежитъ теперь ему всецло…
IV
Задонскій
Да какъ можно было и ошибиться-то? На двор стоитъ теплая, чудесная весна. Рка изломала послдніе остатки своихъ ледяныхъ оковъ и широко и свободно разлилась, какъ море, по окрестнымъ полямъ, сверкая своими волнами подъ яркими лучами солнца въ знойные дни и подъ кроткимъ свтомъ луны въ блыя, прозрачныя ночи. Въ лсу и въ саду слышится оживленный и веселый шумъ; изрдка гд-то соловей начинаетъ пощелкивать. Народъ въ движеніи, повыползъ изъ своихъ воръ и трущобъ; на берегу и въ поляхъ закипаетъ работа; везд голоса слышатся тревожные, и звуки какъ-то рзко несутся въ чистомъ воздух. Жизнь и дятельность разлиты повсюду; этотъ шумъ словно опьяняетъ человка, не нашедшаго себ ни опредленнаго труда, ни опредленной цли, не знающаго, гд ему искать счастья. А молодая кровь кипитъ и принуждаетъ броситься на какой-нибудь путь тревожной жизни; если нтъ впереди никакихъ, боле широкихъ и смлыхъ, задачъ, если нтъ въ будущемъ иного идеала счастья, молодость проситъ хотя личной любви, наслажденія вдвоемъ, А тутъ, подъ ухомъ нжныя, вкрадчивыя рчи слышатся; вспоминается безъ любви, безъ покоя проведенное прошлое; настойчиво отгоняются вс опасенія за будущее; является безшабашная отвага, и человкъ ловить мгновенье страстнаго порыва. Лизавета Николаевна находилась именно въ этомъ положеніи. Ее давила и возмущала домашняя грязная жизнь, гд сердце не находило ни ласки, ни покоя и вчно ныло и болло отъ брани и возмутительныхъ сценъ. Молодая двушка чувствовала потребность вырваться изъ этого омута, но не знала, куда и зачмъ. У нея не было составлено никакого идеала лучшей жизни, хотя ее и давила та жизнь, которую вела она. Трудъ самъ по себ не манилъ ее, да она и не знала, за что бы могла она приняться. Первыя горячія слова страстной любви, сказанныя ей, первая возможность спасти отъ отчаянья, отъ гнетущихъ мыслей, отъ пороковъ одного изъ ближнихъ, возможность, пробудившая въ голов молодой двушки радужныя грёзы, вдругъ открыли ей какой-то еще смутный, но привлекательный міръ счастья. Съ инстинктивной двической боязнью она то врила, то не врила снова этимъ словамъ и грезамъ, и съ невольнымъ трепетомъ сознавала, что она заходитъ все дальше и дальше по этому пути. Иногда ей хотлось бжать, но куда и зачмъ? — домой, на прежнюю муку?.. Не та ли же это гибель? Искать счастья на другомъ пути? Но кто объяснить ей, что это за счастье, къ которому инстинктивно стремится человчество, и гд путь къ этому таинственному счастью?..
— Не обманите меня! — говорила она Задонскому, когда онъ рисовалъ передъ ней картины ихъ будущей свтлой жизни и эти слова звучали мучительной боязнью.
Въ теченіе цлаго мсяца продолжалось полное счастье Лизы. Она съ непонятной удалью, съ полнымъ самозабвеніемъ пошла по новому пути, разъ повривъ Михаилу Александровичу. «Хоть день, да мой!» думалось ей, и мысли о будущемъ упорно отгонялись прочь. Она — то рзвилась, какъ пригртый солнцемъ котенокъ; то вдругъ длалась серьезной, говорила, что Михаилъ Александровичъ долженъ служить, долженъ работать, что она составитъ его счастіе въ часы его отдыха отъ трудовъ; то внезапно для нея наступали минуты раздумья, и она съ болзненной ироніей говорила Задонскому, что она знаетъ, какъ скоро онъ ее забудетъ и броситъ, но что ей все равно, что и безъ того пришлось бы погибнутъ дома, что она суметъ и умереть. Иногда она при людяхъ прикидывалась холодной, даже подтрунивала надъ Михаиломъ Александровичемъ и относилась къ нему чуть не съ пренебреженіемъ, иногда ей приходила въ голову мысль гулять и кататься съ нимъ вдвоемъ по берегу рки, гд сновалъ народъ, гд вс обращали на нее вниманіе, и она хохотала и говорила: «Пусть смотрятъ!» Это было что-то лихорадочное, что-то ненормальное.
— Ты нездорова? — говорилъ ей Задонскій.
— Что-жъ, этого надо было ожидать! — отвчала она, и вдругъ ея веселость иропадала, она со страхомъ и трепетомъ заглядывала въ неотразимо приближавшееся будущее.
А потомъ опять встряхнетъ бойкой головкой и смло глядитъ на Задонскаго.
— Ну, что будетъ, то будетъ! — говоритъ она. — Только ты не бросай меня.
Михаилъ Александровичъ если не былъ дтски счастливъ, то былъ доволенъ новымъ развлеченіемъ. Въ первое время онъ даже забылъ начатую имъ интрижку на постояломъ двор и очень серьезно смотрлъ на свои отношенія къ Лизавет Николаевн. Но чмъ боле проходило дней, чмъ чаще волновалась Лизавета Николаевна за неотразимое «будущее», тмъ тревожне сталъ смотрть на своя отношенія къ ней, тмъ чаще сталъ уходить на постоялый дворъ Задонскій. «Забыться хочется!» думалось ему. «Не умю я разъяснить это дло тетк, а надо. Не губить же эту двушку! Это будетъ подло! Да и для чего? Я ее люблю, я могу быть счастливымъ съ нею. Отъ нея свжестью ветъ, это не то, что наши пансіонерки, пріучившіяся въ платоническому разврату даже въ пансіон. Одинъ ея поцлуй говоритъ, что она любитъ впервые, что она даже не играла въ любовь съ какой-нибудь сентиментальной подругой. Но что тетка скажетъ? Чортъ возьми, не могъ всего обдумать и подготовить прежде. Поиграть съ огнемъ вздумалъ. Это вдь не одна изъ петербургскихъ барышень, тамъ только глазки сдлать, а он теб сейчасъ: „Ахъ, спросите у маменьки, можетъ-быть, она отдастъ вамъ мою руку!“ Все законнымъ бракомъ хотятъ насладиться. Но съ теткой, съ теткой-то какъ объясниться?»
Дйствительно, вопросъ былъ важный: что скажетъ тетка? Графиня, какъ мы сказали, не любила сплетенъ, не любила указаній и наставленій; она знала свою проницательность, свое умнье понять все, что длается кругомъ нея, потому никто
— Мишель, теб, дйствительно, недурно бы създить за границу, ты засидишься здсь въ глуши, — говорила однажды тетка Задонскому, зашедшему къ ней въ кабинетъ.
— Мн здсь не скучно, — возразилъ Михаилъ Александровичъ.
— Ну, скучно-то — скучно. Я сама соскучилась бы здсь безъ дла… Но твои обстоятельства, кажется, немного разстроены? Можетъ-быть, это причина…
— Да, мои денежныя средства находятся не въ блестящемъ положеніи.
Графини вздохнула.
— Ты весь въ мать и дядю Алекся… Я ихъ не обвиняю… Теперь поздно обвинять ихъ; мы можемъ только молиться за прощеніе ихъ ошибокъ… Но я не могу не замтить, что они также запутали безъ всякаго смысла свои дла… И до чего ихъ довели стсненныя обстоятельства?.. Не сыну стану я напоминать, какъ кончила свою жизнь его матъ, — но возьмемъ дядю Алекся. Онъ домоталъ въ Париж послднія деньги, чуть не попалъ за долги въ тюрьму; долженъ былъ прибгнуть къ милостын — да, иначе я не могу назвать сбора, сдланнаго въ его пользу русскими, проживавшими въ Париж,- потомъ онъ скитался по свту съ какой-то женщиной. Что это было — я не знаю; но, во всякомъ случа, это было даже и не увлеченіе, а что-то позорное: онъ былъ безъ денегъ, она была стара. Я знаю, какъ страшно было его положеніе, какъ его грызла тоска, какъ ему хотлось выпутаться изъ опутавшихъ его стей… И гд онъ нашелъ спасеніе? Іезуиты, видя его умъ, его знанія, его ловкость, вырвали его душу изъ одной пропасти, чтобы погрузить его въ еще боле страшную бездну. Они общали ему много и здсь, и въ будущемъ; онъ давно мучительно рвался къ чему-нибудь новому, хотлъ сразу покончить со всмъ прошлымъ, и вотъ онъ сталъ католикомъ, іезуитомъ, врагомъ нашей церкви, нашей родины…
Графиня замолчала въ скорбномъ раздумьи о судьб брата Алекся, наклонивъ голову на руки. Черезъ минуту она заговорила снова:
— Да, человку нуженъ трудъ, нужна серьезная дятельность на пользу ближнихъ… Деньги должны быть только средствомъ къ этой дятельности… Иначе он одно изъ самыхъ страшныхъ золъ… Нельзя врне погубить человка, какъ сдлавъ его богатымъ и не пріучить къ труду… Въ этомъ наказаніе богачей. За временныя блага они продали свою душу… Боже мой, какъ вс эти истины врно и давно высказаны въ святомъ писаніи и какъ мало обращаютъ на нихъ вниманія эти умные безумцы — люди! — графиня снова задумалась о священномъ писаніи и о людяхъ. — Надо намъ будетъ выбрать свободное время и обсудить вопросъ о твоемъ будущемъ, — продолжала она черезъ минуту. — Кстати, ты слышалъ, мн совтуютъ хать на зиму въ Ниццу, или, во крайней мр, въ Швейцарію?
— Да, — отвтилъ Задонскій, почтительно слушая тетку.
— Я не похала бы. Ты знаешь, какъ я любилю нашу святую Москву, наше мирное Приволье, нашъ бдный, добрый народъ. Но, Боже мой, наша зима такъ убійственно дйствуетъ на меня, и докторъ опасается, что я не легко перенесу ее и, можетъ-быть, окончательно убью себя, если не подкрплюсь нынче за границей.
Графиня нахмурила брови и помолчала.
— Если бы а знала наврное, что все обойдется безъ серьезныхъ послдствій, что опасность не большая, то, конечно, я не похала бы. Но вдь можетъ случиться, что и дйствительно эта зима убьетъ меня. Что-жъ, это будетъ просто самоубійство, если я откажусь предупредить опасность во-время и умру… Грхъ не заботиться о ближнихъ, но грхъ забывать и свою жизнь, играть съ нею… Тмъ боле мн нужно дорожить собою, что я надюсь еще принести посильную пользу ближнимъ…
Эти смиренные, христіанскіе взгляды на свою жизнь, посвященную служенію ближнимъ, уже три раза принуждали несчастную женщину ршаться на дорогостоящія поздки за границу. При ея любви къ родин, это было, дйствительно, тяжело для нея, и не вознаграждало ее даже то положеніе, въ которомъ она стояла за границей въ сред русскихъ «ниццардовъ». Тамъ она пользовалась почетомъ, какъ самая богатая, умнйшая и нравственнйшая русская женщина; около нея собирался кружокъ отставныхъ знаменитостей, хлопотавшихъ о постройк за границею русскихъ церквей; руссофиловъ, толковавшихъ о народности, замышлявшихъ подавить въ Россіи западничество, составлявшихъ планы различныхъ миссіонерскихъ обществъ для борьбы съ католическими миссіонерами. Графиня становилась во глав ихъ, длала сборы въ пользу промотавшихся заграницей личностей, давала этимъ личностямъ высоконравственныя наставленія, даже устраивала русскія литературныя чтенія, на которыхъ, собравъ съ постителей десяти- и двадцати-франковыя монеты, могла хозяйничать, какъ ей угодно, и говорить при всемъ обществ которому-нибудь изъ чтецовъ: «Ну, довольно, довольно, вы устали. Мы будемъ вамъ благодарны, если вы намъ прочтете теперь одно изъ ненапечатанныхъ стихотвореній графа Тугоуховскаго». Чтецъ прекращалъ начатое чтеніе и принимался за декламированіе ненапечатаннаго произведенія графа Тугоуховскаго — этого колкаго остряка былыхъ временъ, сердитаго за свою старость, порицателя всего молодого, грубаго обличителя современной Россіи, выражавшаго въ топорныхъ стихахъ, поддлываясь подъ мужицкую рчь, идеи крайняго обскурантизма. Посл чтенія ненапечатаннаго произведенія графа Тугоуховскаго, графиня вставала, любезно благодарила чтеца и удалялась, а люди, заплатившіе за свои мста, съ почтеніемъ уступали ей дорогу, и потомъ, такъ какъ чтеніе боле не продолжалось, также расходились, можетъ-быть, жаля, что заплатили даромъ деньги… Впрочемъ, за эти деньги они имли счастіе посидть въ одной комнат съ графиней… Но даже этотъ почетъ и уваженіе, конечно, не могли вознаградить графиню за разлуку съ милой для нея родиною.