Под кровом Всевышнего
Шрифт:
«Я не пойду отвлекать людей от церкви, в такой святой день грех плясать», — решил Сима. И все наши дети вместе с племянниками тоже решили не идти в клуб. Но там собрались учителя, школьников послали за Симой. Серафим убежал из дома и целый день скрывался где-то в кустах в ограде храма. Меня спрашивали, где мой сын, но я пожимала плечами: «Погода хорошая, все дети гуляют, дома я одна с малышом».
Симу искали, но не нашли, братья скрывали его убежище. Они даже отнесли Серафиму попить и поесть, так как он не показывался у дома до самой ночи. А как только стемнело, ребята нарядились и отправились к Заутрене. Масса милиционеров охраняла храм, молодежь не подпускали даже близко к воротам. Но наши дети, выросшие при храме, знали все лазейки и тропинки через парк, окружающий храмы. Ежегодно ребята заблаговременно забирались на хоры, чтобы оттуда (из-под купола) наблюдать за всем происходящим. Туда же поднимались по винтовой лестнице и дети священников, так что компания у наших была своя.
Но игра аккордеона задела сердце Симочки, ему тоже захотелось иметь инструмент и научиться играть, как Коля, Катя и Люба. Сима самостоятельно пошел на вступительный экзамен во Фрязинскую музыкальную школу. Он сказал: «Меня никто не заставляет заниматься музыкой, я сам желаю учиться».
В одиннадцать лет он был уже ростом с мать, а когда посмотрели на большую, красивую кисть его руки, проверили слух, то педагоги сказали: «Ты природный контрабасист», — и записали его в класс контрабаса. Итак, с одиннадцати лет Серафим стал по вечерам посещать музыкальную школу.
В тот же год и Любочка начала учиться играть на скрипке, поэтому брат с сестрой часто ездили во Фрязино вместе и возвращались тоже вместе. Автобусы тогда ходили плохо, иногда детям приходилось совершать пешком этот трехкилометровый путь в «музыкалку», как они называли музыкальную школу. Темнеет зимой рано. Дети выходили из дома уже в сумерки, возвращались по темноте. Дорога была не освещена, дождь, снег, метель, ветер — все было, но погода детей не задерживала, они шли весело, бодро, как подвиг совершали. Я просила дирекцию музыкальной школы составить расписание занятий с таким расчетом, чтобы уроки у Симы и Любы были одновременно. Так оно и получилось. Мы не могли допустить, чтобы восьмилетняя Любочка шла одна по пустому темному селу поздно вечером. А вдвоем дети шли весело, хотя их задерживали на уроке сольфеджио до девяти-десяти часов вечера. Борис Иванович Лебедев был одновременно и директором, и преподавателем пения. Он был сыном церковного регента, страстно любил старинную русскую песню.
Тоскуя по звукам, слышанным им в церковном хоре в молодости, Борис Иванович всю душу свою вкладывал на старости лет в детский хор. Он соединял в зале всех детей школы различных возрастов. Мальчики и девочки чудесно распевали под его руководством «Лучинушку», «Однозвучно звенит колокольчик» и другие мелодичные песни, вызывающие тайную грусть и одновременно успокаивающие душу. Дома дети репетировали эти песни, Сима и Люба пели дуэтом. Особенно трогательно звучали слова песни:
Звезды, мои звездочки,
Полно вам сиять,
Полно вам прошедшее
Мне напоминать…
Борис Иванович возил порой свой хор в Москву, где его дети на концертах получали первые премии. Это было понятно: русский народ в те годы томился от тоски по чему-то возвышенному, облагораживающему душу, уносящему хоть на часок от шума суетного мира.
Борис Иванович получал большое удовлетворение от своих занятий с детским хором, но мы, родители, часто переживали, видя утомление детей. Коля и Катя жили уже в Москве, я сидела с маленьким Федей, а отец Владимир вечерами беспокойно поглядывал на часы, волновался. Наконец он не выдерживал: надевал шубу и отправлялся навстречу детям. «Поздно, автобусов нет, детей тоже нет, не замерзли бы где…».
А ребята часто подолгу дожидались во Фрязине автобуса, прыгая на морозе. Я им всегда говорила: «Идите пешком, на быстром ходу не замерзнете, силы у вас молодые».
Однажды в лютый мороз батюшка ушел далеко навстречу детям. Они пришли румяные, а отец белый от инея, осевшего на его баки, усы и бороду. «Тебя, папочка, не узнаешь, ты как Дед Мороз», — смеялись мы. Дома было жарко натоплено, иней скоро стаял, а на бороде отца навсегда остались белые волосы. Так батюшка понемногу седел от волнения за детей.
Перегрузка Симы
Бывали дни, когда уроки музыки кончались не поздно. Тогда мы просили Серафима на обратном пути из Фрязина зайти в булочную и купить свежего хлеба. Трудолюбивый мальчик охотно исполнял поручение, вернувшись домой, с улыбкой вручал мне мягкие батончики.
Но случилось непредвиденное. Отправляя Симу в музыкалку, мы не нашли дома его портфеля с нотами. Так он и ушел без нот, получив от меня выговор. «Забросил куда-нибудь, а теперь вся семья с ног сбилась, разыскивая…». Но и к следующему дню портфельчик не нашелся. Дня через три двоюродный брат Митя сказал: «А в хлебном магазине над полками висит на гвозде портфель, он точь-в-точь как Симин». Портфель ученику вернули, но он неожиданно вскоре пропал снова. Опять пропажу искала вся семья, Федя лазал под кровати, отец смотрел на шкафах. Снова Серафим ходил на уроки с пустыми руками. На этот раз портфельчик нашелся за стеклом будки, в которой продавали мороженое: сынок оставил свои книги на подоконнике, когда купил мороженое. В третий раз Сима вместе с Любой возвращались домой поздно. В набитом автобусе детям удалось занять сидячее место, но ехать было всего пять минут. Ребята с трудом протиснулись к дверям, еле успев сойти на своей остановке. Они тут же спохватились, но машина ушла, увозя с собой Симины ноты и тетради.
Симочка сидел в кухне, пил чай, когда вошел отец Владимир, которому дети уже все рассказали. Батюшка строго сказал: «Голову-то свою еще нигде не забыл?». Сынок расплакался так горько, как я еще ни разу в жизни не видела, ведь он был такой терпеливый, послушный, нежный… Я долго целовала его, говорила в утешение, что портфель опять вернется к нему: «Будем молиться — и все исправится, старенький портфельчик с нотами ведь никому не нужен». А отцу я сказала: «Это мы виноваты. Ему всего тринадцать лет, а он должен следить и за Любой, и за ее дорогой скрипкой, и за своей сумкой с хлебом, и за портфелем. А время уже позднее, мальчик устал после посещения двух школ. Нет, больше Симе никаких поручений давать не будем, а то не случилось бы с ним еще чего хуже!».
А худшее было не за горами. Как-то поздно вечером отец Владимир заглянул в комнатушку, в которой спал один Серафим. Батюшка удивился беспорядку: гардероб был открыт, костюмы и платья валялись тут и там. Батюшка решил, что кто-то искал себе одежду, но поспешил и оставил все вещи разбросанными. Не сказав ни слова никому, отец сам повесил одежду на место и ушел. В следующую ночь отец услышал в этой же комнатке непонятный шорох. Батюшка пошел туда и увидел: Сима стоит раздетый, достает из гардероба платье за платьем, откидывает в сторону, что-то тихо бормочет. Глаза у мальчика полузакрыты, движения бессознательные, речь несвязная.
— Сынок, куда ты собираешься, еще ночь?
— Опаздываю, костюм ищу…
Отец понял, что сын бредит, бережно уложил мальчика в постель, дождался, когда тот уснул. Батюшка рассказал мне все это, и мы решили: пока не будем обращаться к врачам, а дадим сыну возможность отоспаться и отдохнуть. Мы не будили его утром, а когда Сима проснулся, то я сказала ему:
— Сынок, папа видел, что ты спишь беспокойно. Папа велел сказать тебе, чтобы ты дня три не читал, не занимался музыкой, побольше бы спал. Гуляй, ходи на лыжах, катайся с Феденькой с гор на санках — в общем, отдохни.