Под жарким солнцем
Шрифт:
После рассказа Карасика нахлынувшие воспоминания еще больше усилили жгучую боль в душе Мегудина. Вздрагивая от волнения, он спросил:
— Пауль Бютнер сам закапывал наших людей в землю?
— Он, точно он! — воскликнул Карасик.
— Этот выродок ел наш хлеб, ходил рядом с нами по нашей земле, оттачивая свои волчьи зубы, чтобы потом наших людей так терзать, — негодовал Мегудин. — А ведь заискивал, черт поганый, перед нами, представлялся жалкой, невинной овечкой…
…Кто-то прошел мимо Мегудина и Карасика и, вбежав в вестибюль гостиницы, где сидело несколько человек, крикнул:
— Мегудин, товарищ Мегудин приехал!
— Где он, где? — послышались голоса.
Мегудин не успел переступить порог гостиницы, как очутился в объятиях товарищей и друзей.
— Откуда? Из каких краев?.. Вот и встретились… Ну, как живешь? Рассказывай! — перебивая друг друга, спрашивали они.
Глядя на своих товарищей, Мегудин заметил, что у многих из них за годы разлуки появились на лице глубокие морщины, исчез юношеский задор в глазах. Военные годы настолько изменили облик некоторых, что трудно было их узнать. Они явились сюда из самого пекла войны, от них как бы еще отдавало запахом пороха и дыма горячих боев. Им, наверно, казалась странной мирная тишина вокруг, возможность спокойно беседовать при ярком свете, не боясь появления вражеских самолетов.
Среди собравшихся не было многих дорогих его сердцу друзей. На вопрос о каждом из них следовал ответ:
— Погиб… Без вести пропал… Погиб!
«Поредели ряды моих товарищей, — с щемящей болью в сердце подумал Мегудин. — Какие это были труженики, какие орлы! Вместе поднимали целину степного Крыма, вместе строили колхозы… Как бы они нужны были теперь!»
Мегудин вручил дежурной гостиницы направление и, получив ключ, вместе с Карасиком и другими товарищами пошел в номер. На кителях и гимнастерках фронтовиков сияли ордена и медали, говорящие об их ратных подвигах на фронтах. У многих виднелись нашивки о ранениях.
Из радиоприемника, стоявшего на столе, раздавался голос диктора, передававшего сводки Совинформбюро: «Наши войска ведут упорные бои в районах Перекопа и Сиваша».
— Сиваш и Перекоп — ворота Крыма, — отозвался Мегудин. — Значит, скоро мы будем дома.
В номере стало тихо. Казалось, слышно было, как взволнованно бьются сердца находившихся здесь людей.
— Сквозь какой огонь, наперекор скольким смертям надо было пройти, чтобы дойти до нашего дома… — сказал кто-то.
Еще в день отъезда Ильи Абрамовича Лиза заметила, что старший сын Гришутка нездоров. С утра он капризничал, не хотел есть, глазки его покраснели. И хотя на душе у Лизы из-за этого было неспокойно, она как могла скрывала тревогу.
«Задержаться Илья все равно не имеет права. Не стоит его беспокоить, — твердо решила она, — а то вдали от дома будет очень тревожиться».
Вернувшись с работы раньше обычного, Лиза застала Гришутку в постели.
— Ребенок заболел, — озабоченно сообщила ей Авдотья Прохоровна, которая неотлучно сидела около мальчика. — Смотрите, Лиза, у него ведь жар.
Обеспокоенная услышанным, Лиза, быстро повесив пальто, подошла к кровати и, приложив руку к Гришуткиной головке, взволнованно сказала:
— Он весь горит! Что же делать? Где найти в поселке врача? Ведь уже вечер. Надо же, чтобы беда случилась, когда Илья Абрамович уехал! Хоть бы Клавдия была дома, но она, как на грех, дежурит на ферме…
— Да, миленькая, она всю ночь будет там, — сочувственно покачав головой, сказала Авдотья Прохоровна. — Попробуйте сбегать в амбулаторию, может, найдете доктора, а я пока посижу с ребенком.
Наклонившись, Лиза коснулась губами лба мальчика и, покачав головой, промолвила:
— У него высокая температура, он весь горит. — Глянув на Гришутку, она спросила: — Ну, что с тобой, родненький? Покажи, где у тебя болит?
Гришутка надул щеки и заплакал. Немного успокоив его, Лиза поднялась с кровати, подошла к сумке, в которой лежали остатки полученного накануне итээровского пайка, и, найдя в ней несколько кусочков сахара, попросила Авдотью Прохоровну вскипятить чай.
— Чай есть, голубушка. Я ему уже давала, но он так ни капельки и не выпил.
— А если я дам ему сладкого, может, он сделает несколько глоточков.
— Дайте лучше молочка, — предложила Авдотья Прохоровна. — Ничто так не лечит, как теплое молоко. Оно согреет ему горлышко.
Лиза дала Гришутке кусочек сахара и сразу же поднесла к его губам ложечку подогретого ею молока. Он глотнул и поперхнулся, а когда перестал кашлять, то отвернулся и заплакал. Когда ребенок немного успокоился, Лиза побежала в амбулаторию. Врача она не застала и, огорченная, вернулась домой. Тихонько подойдя к кровати сына, Лиза прислушалась к его дыханию.
— Как только вы ушли, он тут же заснул, — шепотом сказала Авдотья Прохоровна, — и все это время спит. Ну как, врач будет?
— Нет, он уехал к больному куда-то очень далеко. Никто не знает, когда вернется… Что делать? Что делать?.. — заломив в отчаянии руки, спрашивала Лиза. — Что ему еще дать? Ведь ребенок так мучается!
— Приложите ко лбу мокрое полотенце, — посоветовала Авдотья Прохоровна. — И чай с малиной неплохо бы ему попить.
Лиза намочила платочек и положила его на лоб больного. Мальчик слегка пошевелился, но не проснулся. Тихонько, на цыпочках, Лиза отошла от его кровати и увидела, что на другой постели, свернувшись калачиком, спит младший сын, Павлик.
— Он очень хотел спать, — пояснила Авдотья Прохоровна, — и я велела ему прилечь, пока вы не придете.
Лизе было жалко будить мальчика, но оставлять его спать нераздетым ей тоже не хотелось. Она взяла ребенка на руки, и он застонал. Когда Лиза тронула губами его лобик, почувствовала, что он такой же горячий, как и у Гришутки.
— И у этого, кажется, жар, — с ужасом сказала она. — И за что такая беда свалилась на мою голову?
Не зная, что предпринять, Лиза беспомощно заметалась по комнате.