Под жарким солнцем
Шрифт:
— Понял, все понял, — сказал Мириминский, попрощался и ушел.
Вслед за Мириминским к Мегудину подошел мужик с длинной черной бородой и спросил:
— Товарищ, не знаю, как вас величать, но вы, наверное, тут за главного, разрешите к вам обратиться…
— Пожалуйста, говорите.
— Мы тут, как сказать… попали в окружение…
— Знаю, знаю, — перебил его Мегудин. — Может, скоро вас отправят на фронт. А пока я устрою вас здесь. Вы поможете нам в работе.
— Как же… Обязательно поможем, — согласились дружно мужики.
— Сегодня надо будет и вам пойти по селам, поселкам и хуторам района, посмотреть, есть ли там люди, уцелели ли дома, сохранился ли скот. Поискать инвентарь и все, что можно использовать для работы в поле. Понятно? К вечеру или завтра утром вы мне обо всем доложите.
Перечислив все деревни и поселки района, он спросил:
— Кому-нибудь из вас приходилось бывать там? Может, и людей там знаете?
— Я прятался во многих деревнях и кое-кого знаю, — отозвался человек с черной бородой.
— И я знаю… И я… — послышались голоса.
Уточнив, кто где бывал, Мегудин сказал:
— Так немедленно отправляйтесь! Действуйте по-военному. Сейчас нужны оперативность и воинская дисциплина… Вы же солдаты. Нужно мобилизовать всех и все, чтобы вспахать и засеять. Понятно?
— Понятно! Понятно! — дружно отозвались мужики.
— Ну, так действуйте! Удачи вам!
Когда все ушли, Мегудин отправился посмотреть, сохранилась ли пшеница, которую он перед отступлением наших войск приказал спрятать. Несколько раз обошел он колхозный двор, но никаких следов от скирд соломы и сена не обнаружил. В клуне, в углу, где лежала полова, под которой тоже был спрятан хлеб, он тоже ничего не нашел.
И тут он вспомнил, что на ферме в силосной яме был еще один тайник. Мегудин хотел было отправиться туда, но его окликнули.
Он повернул голову и увидел Ивана Никитича. Теперь только Мегудин убедился, что старик, на которого женщины набросились, был именно он.
По суровому взгляду Мегудина Иван Никитич сразу почувствовал отчуждение.
— Я рад, что вижу тебя тут… — начал Иван Никитич неуверенно.
— А как вы, Иван Никитич?.. — осторожно спросил Мегудин.
— Как тебе сказать… Слыхал, что вчера бабы болтали? Поверил этому?
— Поверить трудно. А что тут было?
— Люди, которые знают, что было, расскажут правду.
— А я хочу от вас услышать…
— Я расскажу все как было.
Мегудин подумал, что, возможно, не выдержав пыток или под страхом смерти, Иван Никитич выдал немцам пшеницу, и без обиняков спросил:
— Куда девалась пшеница, которую тут спрятали?
— Мы ее перевезли в более надежное место.
— А зачем надо было перевозить?
— Потому что Пауль Бютнер узнал о ней, частично вывез, а остальное нам удалось спасти.
— А кто навел его на след?
— Потом все расскажу…
— А где спасенный хлеб?
— Идем, покажу.
Иван Никитич привел Мегудина к тому месту, куда они перепрятали пшеницу.
— И сколько примерно удалось спасти? — спросил Мегудин.
— Как только Бютнер обнаружил пшеницу в клуне, мы тут же перевезли ее в другое место… Часть отправили партизанам, часть роздали людям. А сколько уцелело — трудно сказать…
Мегудин решил прежде всего подкормить людей, выделив на это часть зерна, а часть оставить на семена, если помощь вовремя не поступит.
По пути в исполком Мегудин, взяв Ивана Никитича под руку, спросил:
— Что же все-таки с вами тут случилось, что у вас такой покаянный вид?.. Вы боялись ко мне подойти… Неужели грех на душе?
— Ничего со мной не случилось, с чистой душой могу всем смотреть в глаза, не предал никого и не совершил ничего против своей совести, — чистосердечно ответил Иван Никитич. — Если обманывал кого, то только врага… Вчера бабы хотели меня опозорить, а люди им поверили. Горпину мою у всех на глазах повесили. А знаешь — за что? — Голос его задрожал, но, овладев собой, он продолжал: — Когда фашисты закапывали живыми в яму людей из переселенческих поселков, она попыталась спасти детишек, и за это ее погубили. Все об этом знают. Мог ли я служить им? Бабы эти не понимают, что делал…
— Разберутся, Иван Никитич, не волнуйтесь, разберутся, — утешал его Мегудин.
— Пока что мне трудно появляться среди баб, они готовы меня растерзать, будто я и в самом деле враг… — с горечью ответил Иван Никитич.
«Почему все-таки женщины его донимают?» — подумал Мегудин.
Он вспомнил Карасика и решил проверить, не старик ли спас его.
— Вы видели, как закапывали людей живыми? — спросил Мегудин.
— Видел, видел… Я стоял неподалеку и думал, как спасти людей.
— А Карасика помните? Он работал в райкоме партии и, наверное, бывал в вашем колхозе.
— Карасик… А какой он из себя?
— Он мне рассказал, что в яме…
— Постой, постой, — перебил Иван Никитич, — он лежал в яме и выполз?.. Так я его спас, а потом в отряде встретил. После того как разгромили отряд, я его больше не видел. Он жив?
— Да, жив.
— А где он?
— Точно не знаю, наверное, в другом районе.
— Очень хотел бы его увидеть.
— Я думаю, что увидите.
— Я почти все время находился в деревнях и поселках, собирал сведения и передавал в отряд… Какая-то паршивая тварь сообщила комендатуре, что я хорошо знаю все уголки степного Крыма. Меня вызвали туда, и самый главный спросил:
«Что тебе, фатер, нужно? В чем нуждаешься?»
«А что? Мало ли в чем я нуждаюсь…»
«Все, в чем нуждаешься, мы тебе дадим, только помоги нам найти партизан».
«Разве тут есть партизаны? — спросил я. — Где в голой степи искать их, если негде даже голову спрятать?..»
«Они тут есть, фатер, есть. Надо их найти».
Думал, думал и не знал, что ответить. Решил схитрить:
«Хорошо, попробую… Буду искать. Узнаю, тогда скажу».
Я своим сообщил, что к ним собираются такие гости. Их встретили, как надо, обратно они не вернулись. Меня хотели повесить, но я скрылся. Несколько раз я чуть не попадал к ним в лапы, но, как видишь, бог миловал.