Под жарким солнцем
Шрифт:
Развивая наступление, наши части быстро достигли Курмана, где завязался жаркий бой. Тут и там горели дома, которые враг, отступая, поджег. Отблески пожаров ярко светились в вечернем темном небе. Мегудин и несколько бойцов с левой стороны железнодорожной станции ворвались в поселок, бросились тушить горящие дома. Но вражеский самолет свинцовым градом из своих пулеметов прижал их к земле.
Передвигаясь с места на место ползком, Мегудин все же пробрался к МТС. Помещение ремонтной мастерской горело. Клубы дыма валили со всех сторон, не давая подойти ближе. В конторе окна были вырваны, крыша провалилась. Чем больше рассеивался дым, тем виднее становились страшные разрушения. Он двинулся по переулку, который вел к железнодорожной станции, а оттуда повернул к когда-то оживленной главной улице. Чем дальше он двигался по опустевшему поселку, тем ему становилось страшнее. Смертельно усталый, не чувствуя ног, Мегудин наконец нашел местечко, чтобы притулиться и вздремнуть. Отдохнув немного, он пошел посмотреть, цел ли его дом. Еще издали увидел, что полкрыши нет. Видимо, ее снесло воздушной волной. Наружная дверь болталась на одной петле. Мегудин вошел в дом, зажег спичку и огляделся. Стены сурово смотрели на него. Кругом все было разбросано, опрокинуто. На полу в столовой лежала солома.
«Видимо, здесь кто-то ночевал», — подумал он. Только в детской комнате было все так, как в то утро, когда они покидали дом: кроватки детишек стояли на своем месте, на постели лежали подушечки, одеяла были чуть сдвинуты…
Мегудин, зажигая спичку за спичкой, все осмотрел. Под кроваткой Павлика валялись его ботиночки и рубашечка, второпях забытые Лизой. На единственном окошке висели занавески, на подоконнике лежали игрушки.
Далеко от него теперь Лиза и дети. Не так много времени прошло со дня разлуки с ними, а ему кажется, что это было очень давно. Они теперь, наверное, видят сны и даже не предполагают, что он этой глубокой ночью находится в доме, где протекала их мирная жизнь, в доме, где росли детишки. Вместе с ними жизнь ушла из этого дома.
«Скоро, скоро они вернутся сюда», — подумал он. При этой мысли ему стало чуть легче, исчезла гнетущая тоска, которая в последние дни точила его душу.
«Благополучно ли там у них?» — снова и снова набегали беспокойные мысли.
За то время, что он уехал, ему не довелось получить от Лизы весточку. Из обкома отбыл наспех. Только из Москвы удалось послать телеграмму, а ответа так и не дождался. Из части, к которой прикомандирован, он сообщил свой временный адрес, но с Курманом пока нет связи ни письменной, ни телеграфной. Мегудин положил мешок под голову и лег спать. Едва начало светать, он проснулся. Напряженную тишину, установившуюся после боя, вдруг пронзил гудок.
«Что это? — подумал он. — Неужели это гудок паровоза? Может ли такое быть?.. Ведь только вчера станция горела…»
Мегудин выбежал на улицу и ясно услышал протяжный гудок, возвещавший прибытие первого поезда на только что освобожденную землю. Он поспешил на станцию и уже издали увидел стоявший у платформы поезд. С крыши вагона соскочил человек с рюкзаком на плечах. Постояв с минуту, он огляделся и, заметив Мегудина, с радостным возгласом побежал навстречу:
— Товарищ Мегудин! Илья Абрамович! Откуда? Какими судьбами?
Мегудин не сразу узнал истощенного, сгорбившегося человека, обросшего темно-серой бородой. Только по блеску голубоватых глаз догадался, что это механик МТС — Еремчук.
— Матвей Карпович! Дружище! Неужели это ты?.. Откуда взялся?..
— А ты как попал сюда? — перебил его Еремчук. — Каким чудом?
— Вчера с передовыми частями армии вошел сюда. Пока я здесь один-одинешенек…
— Один? Никого не осталось в Курмане?
— Не знаю, может быть, появятся люди, а пока никого не встретил.
Прибывший эшелон ушел дальше, а Мегудин с Еремчуком остались на платформе.
— Нас, значит, теперь двое — уже легче… — задумчиво сказал Мегудин. — Куда подевались люди? Неужели все погибли?.. Откуда ты сейчас приехал? Где обитал все это время? Ну, рассказывай, кто жив остался, что тут произошло?
— Я, можно сказать, был тут, но где дневал, там не ночевал. В своем доме показаться не мог. Не знаю, где жена, дети… видно, прячутся где-нибудь, боясь попасть в лапы изверга Бютнера…
— Да, мне уже рассказали, сколько горя причинил тут людям этот гад, — гневно сказал Мегудин. — Мне об этом говорил Карасик.
— Карасик?.. Он жив?
— Жив. Тоже с армейскими частями вошел в освобожденный район.
— Как же он уцелел? Мы его считали погибшим.
— Его чуть живого бросили в яму, в которой живыми закапывали людей, но он чудом спасся, перешел линию фронта и попал к нашим.
— А мы считали его погибшим… Однажды, когда он вернулся в отряд, фашисты напали на наш след и разгромили нас. Прятаться в степи было негде, пришлось спасаться кто как мог. С тех пор мы разбрелись кто куда и мало что знали друг о друге.
— Значит, ты в Курмане тоже давно не был? — спросил Мегудин. — Я еще ничего не успел тут осмотреть. Только переночевал в своем полуразрушенном доме и, услышав гудок паровоза, побежал на станцию… Вчера только она горела, а сегодня, видишь, уже поезд пришел.
— Как только узнал, что наши места освобождены, я сразу же подался сюда, — сказал Еремчук. — Увидел, что пути чинят, и начал помогать, зато первым поездом приехал…
Ухали орудия, недалеко шел жаркий бой. Прислушиваясь, Мегудин промолвил:
— Бои идут где-то близко, но мы все-таки начнем действовать…
— А что мы без людей сделаем?
— Люди придут, обязательно придут, — уверенно заявил Мегудин. — Иди домой, посмотри, цела ли твоя хата. Может, скоро появятся жена, дети. А я пойду в исполком и, если здание уцелело, буду там. Придут люди, пусть видят, что Советская власть ждет их, чтобы помочь…
Расставшись с Еремчуком, Мегудин прошел привокзальную площадь, повернул в переулок, в котором еще тлели дома после вчерашнего пожара, и очутился возле здания райисполкома. Он обрадовался, что оно уцелело, поспешил к крыльцу. Стены были покрыты копотью, местами пробиты осколками снарядов.
Мегудин поднялся на крылечко, толкнул дверь — она оказалась открытой. На ней было написано большими черными буквами: «МИН НЕТ».
«Значит, тут уже были наши минеры», — подумал он.
В коридоре воздух был затхлый, сырой, так что даже трудно стало дышать. Стены и подоконники покрылись пылью и цвелью, на полу валялись сорванные почерневшие портреты, плакаты. Стол и стулья в приемной были опрокинуты и разбиты. Сквозь закопченные, покрытые пылью оконные стекла едва проникал свет.
Приладил кое-как стол и стулья и тут услышал человеческие голоса. Выйдя на улицу, он увидел толпу стариков с узлами на плечах, женщин с детьми на руках, закутанных в одеяла.