Подари мне себя до боли
Шрифт:
— Травмы оказались несовместимы с жизнью. Такое бывает, крепись.
— Слушай, Макс! — Соня вдруг села прямо, напряглась. — А как ты меня домой отвезёшь?
— Расслабься, все под контролем. Водички хочешь? — он протянул ей бутылку.
Соня жадно присосалась к горлышку.
— Я поняла в чем прикол, — напившись сказала она. — Все чувства обостряются. Вкусовые, зрительные, слуховые.
— Тактильные ещё. Хочешь проверить?
— Хочу! — неожиданно для самой себя тихо сказала Соня. — Поцелуй меня НЕ как рыцарь печального
Она мгновенно почувствовала, как сверху опустилась тьма, вдавив в сидение.
— Соня. Такие игры со мной не прокатят. Не начинай того, что не готова продолжить.
А она готова? Соня попыталась подумать. Хотя мысли все время ускользали, или играли в чехарду. В голове у неё все смешалось. Верх и низ, земля и небо, белое и чёрное, что хорошо и что плохо, стыд и свобода, гордость и желание. И последнее было сильнее всего. Желание быть заполненной этим нереальным, потрясающим, плохим, развратным, горячим, дьявольским мужиком. Потому что находиться рядом с ним и терпеть эту пустоту внутри было уже невыносимо.
Что там в ее жизни было до, что будет после — Соню сейчас вообще не волновало. Волновало его мятно-табачное дыхание у неё на щеке. Волновал цунами между ног. Нет, она не хотела сегодня говорить «нет».
«Ты горько пожалеешь!» — раздался слабый голосок откуда-то с окраины ее сознания.
«Не пожалею!» — огрызнулась Соня. «И уж лучше сделать и жалеть, чем не сделать и все равно потом жалеть».
В общем, что бы сегодня не произошло, никого винить в этом она не будет. Будь, что будет. Даже если это будет всего один раз. Вот, пусть во всем будет виновата эта музыка. Абсолютно непристойная какая-то. Это все она!
— Моронский ты странный. — Соня старалась, как могла, сдерживать дрожь в голосе, — когда говоришь тебе «не хочу» ты прешь напролом. Когда говоришь «хочу» ты тормозишь…
Всё! На слове «тормозишь» она задохнулась. Потому что Моронский навалился всем своим весом на Соню, подминая ее под себя, выжимая из неё остатки воздуха. Впился зубами в ее нижнюю губу на грани между «больно» и «невыносимо хорошо».
Соня осмелела и укусила его за верхнюю.
Моронский шумно втянул ноздрями воздух и глухо зарычал ей в рот.
— Что ты делаешь, а? Я же растерзаю тебя прямо здесь!
Но Соня запустила руки в его шевелюру и мягко притянула ближе к губам, проникая языком ему в рот.
— Если ты не остановишь меня прямо сейчас, то не остановишь уже никогда! Слышишь?
— Нет… — прошептала Соня.
Макс застыл и чуть отстранился. Тяжело дыша уставился на неё.
— Нет, — повторила Соня и добавила: — Только не здесь! Не в машине! Пожалуйста.
Он смотрел на неё абсолютно чёрными глазами, каких у Моронского Соня ещё никогда не видела.
— А ты не дашь заднюю? — вдруг спросил он севшим голосом.
— Чего не дашь??? — У Сони как-то не так сходилась в голове комбинация слов «дашь» и «заднюю».
— Уууууу, — застонал Макс, откинув голову назад, — Соня
— Слово пацана!
— Назад! — скомандовал он.
— Чего?
— Орлова!!! На. Заднее. Сидение. ПОШЛА. Сейчас же. Пожалуйста.
Оказавшись рядом с ней, Моронский просунул руку между спинкой сидения и Сониной головой. И схватил ее за волосы на затылке, одновременно накрывая ее рот своим. Буквально вгрызаясь в Соню.
«Орлова, ты встряла!» — услышала она в голове Нелькин голос.
Потом она услышала, как открылась дверь с водительской стороны и кто-то сел за руль. Моронский не давал посмотреть, крепко держал за волосы, не отрываясь от Сониных губ.
— Фу, а нашмалили-то… — проворчал незнакомый мужской голос.
— Молча, Виталик, езжай! — сказал Макс и автомобиль тихо тронулся.
*Музыка в машине: «Olei» Nino Katamadze
Глава 20
Я допиваю последний глоток
И отправляю дымок в потолок
Вдыхай моя подруга
Весь свет, весь сок
С винилового круга
Я не звоню в звонок, детка
Я вхожу всегда без стука
Твои плечи так хотят искупаться
В теплоте моих пальцев
Ты не упустишь ни единого шанса
Чтобы остаться
Я не смогу удержаться
Нам придется, одеться пространством
Растворяйся в хулиганстве
Этих бешеных танцев
ZOLOTO «Танцы»
Виталик уехал на Урусе Моронского катать свежесделанные сиськи. А сам Моронский всегда думал, что в его доме супер-сверхскоростной лифт. Сейчас же ему казалось, что эту металлическую будку вручную тянут лебёдкой пара безруких калек. Макс проклинал верхний пентхаус. Соню крупно колотило и она уже не пыталась это сдерживать. Он даже начал опасаться, что девчонку замкнёт, она вся заискрится и потухнет. И во всем доме выбьет пробки. А они застрянут в этой коробке.
Макс по-прежнему крепко держал Соню, зажав ее между зеркальной стеной лифта и собой, хотя смысла особого в этом не было. Никуда уже не сбежит. Попалась, птичка. Даже не подозревает ещё, насколько серьезно. Попалась.
Помады на ее губах уже не осталось. Она вся, видимо, была на бороде Моронского. Но до чего же вкусные губы! Он не мог остановится, терзал их снова и снова. Такие мягкие, послушные…
И не мог вспомнить, испытывал ли когда-либо такой сексуальный голод.
Наконец, гребаные двери разъехались и они оба ввалились в холл пентхауса. Уже изрядно помятые и растрёпанные.
Светильники медленно зажглись, рассеивая мягкий тёплый свет.
— Извини, детка, экскурсии не будет.
Он легко подхватил Соню на руки и понёс вглубь квартиры, по пути соображая: гостиная или спальня. Гостиная ближе, спальня удобнее. Все-таки спальня, решил Моронский и понёс Соню по лестнице на второй этаж.