Подари мне себя до боли
Шрифт:
Свежайшая зелень, сыры, авокадо, масло в масленке, яйца в специальном футляре. Молоко не в тетрапаке, а в стеклянной бутылке, сок в графине. Все будто стерильное.
Ух-ты, манго! Бутылка белого вина. Несколько бутылок из синего стекла… «Са-ра-то-га» — прочитала соня на этикетке. Минералка такая что ли?
«Неплохо вы питаетесь, господин Моронский. Удивить вас будет сложно!». Она достала несколько яиц, хлеб в вакуумной упаковке, масло, авокадо, мягкий сыр «рикотта». Нашла подходящую сковороду в шкафу, на растопленном масле поджарила хлеб
Соня так увлеклась, что не сразу услышала жужжание телефона. Незнакомый номер. Мало ли, может, по работе.
– Алё?
— Привет.
— Нелли, ты?
— Ну, а кто?
— Просто ты с незнакомого номера звонишь…
— А… я ж с бабулиной допотопной нокии звоню, пришлось даже на чердак залезть, связь ни к черту. Твой же у меня телефон изъял, прикинь.
Соня хихикнула.
— Смешно тебе да? А я поле картофельное прополола вчера! Поздравь меня, я теперь разбираюсь не только в искусстве, но и в тяпках!
— Труд — он облагораживает.
— Сучка ты! Сама-то там, поди, трахаешься, а я тут колорадских жуков собираю.
— Корнеева!
— Ладно-ладно. Представляешь, — тихо, интимно заговорила подруга сквозь треск в трубке, — вчера приехал за мной лысый носатый мужик с пузцом, чем-то на Куценко похожий, представился Виталиком. Садитесь, говорит, барышня, доставлю с ветерком в Калачи непосредственно. Я, значит, думаю, что это водила Моронского, всю дорогу трещу, как тетя Сара на Привозе, все анекдоты, какие знаю, рассказала, всякие истории из жизни искусствоведа… матерюсь, как сапожник… Он молчал, молчал, потом такой: хочешь сиськи? Я опешила! Я, говорит, сделаю тебе сиськи бесплатно, если ты хоть полчаса помолчишь! Прикинь. Я говорю, а вы кто, молодой человек? А он знаешь, чё выдаёт? Хирург я, говорит! Прикинь? Я-то, дура, думала он у твоего на побегушках.
— Сочувствую ему серьезно, Корнеева. У меня уже тоже ухо раскалилось.
— А у тебя как? Влетело тебе? Сильно?
— За двоих.
— Ну… голос-то у тебя, не скажешь, что печальный… Чё было? Рассказывай!
— Нет, Корнеева, даже не настаивай, — твёрдо заявила Соня и почувствовала, как вспыхнули уши и щеки.
— С ума сошла? У меня тут никаких развлечений! Ни интернета, ни ютуба, ни инсты, соответственно. Телек с тремя каналами и радива! Ты — моя связь с внешним миром. Колись!
— Я не могу, — полушепотом призналась Соня, — и вообще, это не телефонный разговор…
— Аааа, ты у него что ли?
— Чего не можешь? — раздалось над самым ее ухом.
Соня чуть телефон из рук не выронила в тарелку с тостами.
Макс стоял за спиной. В шортах, взъерошенный и угрюмый. Она буквально осязала исходившие от него низкочастотные волны. Огромный, горячий, будто разогретый на солнце викинг-гладиатор почти прижимался к ней, но руками не трогал, весь натянутый, как
— Доброе утро тебе тоже! — съязвила Соня.
Моронский проигнорировал. Подошёл к кофемашине, включил. Достал из шкафчика две чашки.
— Ты не с той ноги встал?
— Встал я с той. Только перед тем, как встать, рассчитывал, как минимум, на минет, — не глядя буркнул Макс, совершая какие-то манипуляции с кофейными зёрнами, — глаза открыл, а никого подходящего нет рядом. Опять, прикинь! — он, наконец, удостоил ее взгляда, но лучше бы не смотрел. — Ты не знаешь, к кому обратиться, а то стояк с утра, аж обивка трещит?
Соня застыла, не зная, что сказать. Стояла с открытым ртом и тупила.
— Ясно, ладно, — вздохнул и протянул ей чашку с ароматным напитком, — показывай, что тут у тебя? Должно быть, что-то очень важное?
— Тосты с гуакамоле и яйцом-пашот, — промямлила Соня. — Я не знаю, что ты любишь на завтрак.
Моронский сделал кофе себе тоже и, наконец, посмотрел на результаты ее кулинарных стараний. Цапнул один с тарелки и крупно куснул.
— Это не тосты. Это гренки, — с набитым ртом проговорил Моронский, — и гуакамоле с рикоттой не катит, — он откусил ещё кусок, прожевал, — либо сыр, либо гуакамоле. Или поострее сыр надо, Горгондзолу, например, чтобы вкус не смешивался, контрастировал.
Раскритиковал в пух и прах, однако, схватил ещё один тост… то есть, гренку и тоже слопал ее в два укуса.
У Сони что-то пропал аппетит. Она вяло прожевала свой кусок и проворчала:
— Ну, извините, господин ресторатор, я не шеф-повар «Ришелье», чтобы разбираться в таких тонкостях, а всего лишь «охуительная телка»!
Сказала и бедром в сторону качнула, как в румбе.
— Да, и только поэтому я это ем! — он проглотил и хищно облизнулся, заметив движение, которое Соня сделала бёдрами.
Соня насупилась. Как можно быть таким невозмутимым и возмутительным типом одновременно?!
Макс открыл холодильник, достал из него синюю бутылку, налил из неё в два пузатых фужера на тонких высоких ножках. Один протянул Соне со словами:
— Не дуйся. У тебя тоже съедобно получилось.
— Спасибо, — на автомате поблагодарила Соня и сама не поняла, то ли за воду, то ли за «комплимент».
Снизошёл, называется.
Макс цедил минералку из бокала и буравил ее взглядом. Осмотрел ее сверху вниз, заглянул куда-то назад. Соня рефлекторно оттянула спереди край футболки вниз и скрестила голые ноги. Сердце ускорилось, дыхание участилось, стало жарко, а по спине пробежал озноб. Это когда-нибудь закончится? Или хотя бы будет менее горячо?
Он допил воду, поставил пустой бокал на столешницу бара, забрал у Сони ее бокал. Потом схватил за футболку и потянул на себя. И, прежде чем врезаться в его мощную грудь, Соня успела заметить, как сильно вздыбилась спереди ткань его шортов.
— Меня заводит твой острый язычок, — Моронский задрал футболку и втянул в рот правый ее сосок. Обхватил грудь ладонью и всосал левый. Затем зарылся лицом в ложбинку и простонал что-то среднее между «сссука» и «сссоня» — она не разобрала.
Сердце неслось куда-то, запинаясь и падая. Между ног пульсировало. Голова… покинула чат.