Подари мне себя до боли
Шрифт:
— Порисовываю иногда.
— Художник бы сказал «пописываю»?
— Пописываешь ты, когда смотришь на меня, а я — творю!
Соня закатила глаза. Ну и самомнение!
— Надо было выставлять творения в галерее… вполне в тему!
— Это искусство для избранных.
Соня уткнулась взглядом в одну из работ, небрежно прислонённых к стене подрамниками. Сначала показалось, что на ней изображён цветок, но стоило поменять угол зрения и абсолютно четко угадывались распахнутые женские бёдра и раскрытая ее
На другой в первый момент Соня увидела переплетение линий, а приглядевшись поняла, что это чуть ли не вся Камасутра вплетена в радужку чьего-то глаза.
— Не пробовал к специалисту обратиться?
— Зачем?
— Слишком много секса, не находишь?
— Не знаю. Меня все устраивает. Тебя, мне кажется, тоже.
Соня вспыхнула и поджала губы.
— Знаешь. Я тут подумала, раз между нами только секс… значит я возвращаю тебе твои подарки. И больше не смей мне ничего дарить или покупать. Это выглядит, как плата за секс. А я не проститутка.
— Ничего себе, какой длинный монолог, — ухмыльнулся Макс, — в последнее время от тебя не слышно было ничего существеннее мычания и стонов.
Соня огляделась в поисках чего-нибудь тяжёлого, чем можно было бы слегка огреть его. Не нашла.
— Хорошо, — продолжил Макс, игнорируя ее сердитое сопение. — Я предлагаю компромисс.
Он потянул ее к дивану, плюхнулся на спину сам и ее уложил на себя сверху.
— Я исполняю все твои желания и фантазии. Бабские ваши прихоти: свидания, кино за заднем ряду, прогулки по парку, примитивизм этот, сладкую вату, короче. А ты исполняешь все мои фантазии и желания. Все, без цензуры.
— Это, типа, мы встречаемся? — Соня подняла голову, чтобы посмотреть на Макса.
Он тоже опустил подбородок и взглянул на Соню. Глаза его сухо блеснули.
— Какое слово идиотское! Встречаемся, — передразнил Моронский, — даже десяти процентов того, что я собираюсь с тобой делать оно не определяет. Но если тебе так больше нравится, пожалуйста, пусть будет «встречаемся». Можешь называть это, как хочешь. А я, Орлова, буду делать с тобой все, что нафантазировал, пока бегал и ждал.
— А потом?
— Что потом?
— Потом что? Когда все, что нафантазировал, сделаешь?
— Я — творческий человек, у меня богатое воображение. Нафантазирую ещё.
— Хорошо, — согласилась Соня, — но у меня тоже будет условие. — Она поднялась над его грудью, вглядываясь в темные радужки глаз, — никаких других телок пока мы… «встречаемся».
— Поторчи-ка секундочку, — он зачем-то прикрыл глаза, замер на несколько секунд, открыл, — я сверился с планом, там никаких телок и не предусматривалось.
Ответ, конечно, не тот, на какой она рассчитывала. Он вроде и ответил, но совсем, как будто, не на то и не так. Уклончиво ушёл, как в боксе.
Ладно. Сейчас Соня сделает вид, что такой ответ ее удовлетворил. Пока. А потом она посмотрит.
Она снова опустила щеку на его грудь и втянула запах
— Ну. Теперь твоя очередь, — сказал Макс, запустив пальцы в ее волосы.
— В смысле?
— Я сегодня воплотил одну свою фантазию. Теперь твоя очередь. Говори, чего хочешь.
Соня, как-то, не была готова вот так сразу говорить о том, как собиралась эксплуатировать готовность Моронского к компромиссам. Она ещё ничего не придумала. У неё с фантазией дела обстояли куда хуже.
— А можно вопрос вместо желания?
Макс снова поднял голову, посмотрел на неё, красиво изогнул бровь.
— Странная ты… ну, валяй.
— И ты ответишь честно?
— Я когда-нибудь тебе врал?
Еврейская натура. Никогда не ответит сразу прямо, надо обязательно вопросом на вопрос!
— Кто ты такой, Моронский?
— Обоснуй?
— Ты, как хамелеон. Я не могу понять, где ты — настоящий. Вчера в этом… шафране, — Соню передернуло, — ты вёл себя как… уголовник. Чем ты занимаешься, помимо ресторанного бизнеса?
Повисла пауза. Она уже не решалась смотреть на него. Ждала ответа, слушая размеренный стук его сердца.
— Я — авиатор! — вдруг выдал Макс.
— Кто? — она снова подняла голову и уставилась на него.
— Так у уголовников, как ты выразилась, называют тех, кто таскает контрабас. Я занимаюсь незаконным трафиком оружия, золота, блестящих камушков. Всего того, что нельзя получить по почте.
— Н… наркотики?
— Соня… всего. Сам я к товару даже не прикасаюсь. И не имею к нему отношения. Я предоставляю только свои каналы.
У неё как-то похолодело в солнечном сплетении. Нет, не от страха за себя. Этот холодный спрут, сжимавший желудок своими щупальцами был гостем. В его природе ей придётся ещё разобраться. А пока черепную коробку распирало изнутри от новых вопросов.
— А что на пальцах у тебя? Это поэтому они тебя за своего принимают? И боятся?
— Это еще три вопроса!
— Макс, ну пожалуйста, мне это важно!
— Боятся они не меня, а волыну. Я попал под следствие лет семь назад. По глупости и неопытности наследил. Дело очень серьезно завинтилось. Да и связей тогда у меня было недостаточно. Почти год в изоляторе баланду жрал, там и наблатыкался. Пока адвокаты жопу рвали за мое лавэ. Сошёлся с одним подследственным…
Он замолчал. Чуть отстранил Соню, протянул руку к столику рядом с диваном, взял из пачки сигарету и закурил.
— Подследственный оказался матёрым медвежатником. Который от скуки бил наколки подручными средствами. Я обещал, что когда выйду, вытащу его. — Макс затянулся, выдул дым, — не знаю, наверное, или я был убедителен, или ему не хотелось снова по этапу. Он наколол то, что даёт мне право говорить с ними на одном языке. — Моронский снова затянулся. — Правда, языку пришлось поучиться немного у медвежатника с тремя ходками за спиной. Теперь вот, могу поддержать разговор. С волками жить — по-волчьи выть, Соня.