Подлеморье. Книга 1
Шрифт:
— Хы, смеешься! Я тебе еще покажу! — оправдывается большой охотник.
Обошел вокруг деревца и с противоположной стороны, в густой хвое кедринки, заметил что-то черное.
— Белка!.. Вот она где спряталась! — воскликнул Ганька. Перезарядил ружье дробью, тщательно выделив, пальнул в черновинку.
Сквозь пороховой дым увидел падавшего черного зверька.
— Бук! — прозвучало от ударившегося о мерзлую землю первого трофея. Не успел Ганька глазом моргнуть, а Моряк уже схватил зверька и давай трепать. Когда же убедился, что зверек мертв, бросил его к ногам охотника и, облизываясь, отошел в сторону. Перед Ганькой лежал черный котенок.
— Откуда же здесь быть кошкам? — И воскликнул: — Это же соболь! — Схватил зверька обеими руками и, прижав к груди, начал неистово кричать и прыгать.
— Спасибо, хозяин! Спасибо, богиня Бугады! Спасибо, Никола святой! — раздается по безбрежной тайге тоненький, словно писк комара, Ганькин голос и тут же тонет в густой хвое деревьев…
Ганька выбежал на тропинку, пустился вниз по ключу к юрте. Впереди, задрав хвост, весело скачет Моряк и на бегу бросает дружелюбный взгляд на Ганьку: «Оказывается, ты парень-то неплохой! Из тебя получится охотник!»
Недалеко от табора Моряк остановился, сердито заворчал. Ганька затаил дыхание, прислушался. Страх снова подступил и зажал своими когтистыми лапами сердце. «Не медведь ли хозяйничает в юрте? Все мясо сожрет, гадина… Как же быть-то?.. Налетит драться». С табора донесся надрывный кашель.
— Человек! — обрадовался Ганька.
У юрты весело горел костер. Какой-то незнакомый старик сидел спиной к нему, пил чай.
Ганька радостно поздоровался — человек молча продолжал есть.
«Немтырь, — решил Ганька. — А может, глухой?.. Вишь, без собаки ходит, наверно, промышляет одними ловушками».
Ганька обошел пришельца, разглядывая.
Длинная клочковатая борода, густые усы и широкие кустистые брови закрывали почти все его лицо.
Ганька снова поздоровался. Теперь уже громко и на русском языке. Бородач даже бровью не повел. Продолжал, чавкая, есть размоченные сухари.
Ганьке стало не по себе. Повеяло от чужака жутью. Моряку тоже не понравился космач. Пес лег у двери юрты и не сводил с него налитых кровью глаз. Ганька как был с ружьем в руках, так, не расставаясь с ним, и залез в юрту, закрылся дощатой дверью.
Отсюда, сквозь щелку, наблюдал за таинственным и неприятным гостем.
Наконец незнакомец запалил черную, с Ганькин кулак, трубку. Долго курил. За все время всего один раз взглянул на юрту. У Ганьки по спине медленно прошел мороз. Оно и не мудрено. Небольшие черные глаза горели огнем и злобно сверкали.
Накурившись, страшный гость стал завязывать свою понягу. Ганька облегченно вздохнул.
Незнакомец тяжело поднялся, низко поклонился огню, который начал тухнуть; невнятно пробормотал два-три слова, перекрестился и, прихрамывая, пустился по тропе. Шаги давно затихли, лишь доносился глухой надрывный кашель. А Ганька все еще дрожал от жути в своей юрте.
«Больной, а идет куда-то», — думал он.
Наконец Ганька подвесил соболя, хотел выйти на двор, но вернулся назад и еще раз прижал к щеке нежный шелковистый мех. «Ох, какое счастье привалило мне! Как обрадуется бабай!.. Вынесу маме Вере соболя и скажу. «Купи себе, мама, одежды и обуви и ходи, как купчиха», — думал он, обжигаясь радостными мыслями.
Ганьке снова так хорошо, что он уже не помнит неприятного прохожего. Даже есть совсем не хочется. А время-то перешагнуло за полдень, день клонится к вечеру. Коротки дни на охоте! Не успеешь оглянуться — вечерние сумерки давят на тайгу.
Ганька развеселил костер, на треногий таган подвесил большой котел с вяленым мясом, а рядом пузатый чайник — подарок Михаила Леонтича.
Вот уже и суп сварился, и чайник давненько отодвинут от костра, чтоб не выкипал. А мужиков нет. «Где же они так долго задержались?» — спрашивает парнишка у веселого костра.
Нехотя поел. Накормил мясом Моряка, который благодарно завилял хвостом.
Велик был охотничьим счастьем сегодняшний день, но он уходил куда-то вдаль, на запад, за хребты с белыми гольцами, за реки, озера и моря. А дневной свет прямо на глазах мерк; темнели зубцы гор, на тайгу опускался пепельный полумрак. Желтая луна заглядывала в окна между облаками и что-то высматривала в притихшей в тревожном молчанье тайге.
Страшновато проводить такую ночь в одиночестве, в таежном безлюдье. Не дай бог, налетит голодный шатун. Всего лучше, говорят, отпугивать зверя огнем. Ганька натаскал толстых сутунков и развел огромный кострище.
— Где-то задержались наши. Наверно, далеко ушли, — вслух разговаривает он с огнем. — Уже поздно. По такой темноте в тайге никто не ходит — без глаз останешься. Придется самому ободрать соболя. Сделаю так, как, бывало, в Белых Водах обрабатывал зайцев.
Осторожно орудуя складным ножичком, снял шкуру, аккуратно удалил жир и болонь. Затем обстругал полено и натянул на него искрящийся драгоценный мех.
Долго любовался Ганька своей добычей и удивлялся фарту. «В первый же выход такой промысел… Главное, сам прибежал почти на тропу», — Ганька покачивал головой и причмокивал.
Не страшно охотнику с таким промыслом коротать ночь. Сидит он и для бодрости вслух разговаривает с веселым костром, который в знак согласия с ним подмигивает, пощелкивает, а то и выстрелом трахнет. Хорошо сегодня Ганьке. Он может и всю ночь вот так, не спамши, просидеть тут. А время идет, а дрова сгорают, и их осталось мало. Нет-нет да бросит Ганька тревожный взгляд на маленькую кучку дров. Не хватит их до утра. Ах ты черт!
С головней в руке Ганька пошел в тайгу. Днем-то ерунда сходить к заготовленным дровам. До них всего шагов двести, а попробуй это сделать ночью. Мурашки бегут по спине, волосы поднимают шапку — медведи, страшные колдуны, черти с рогами и баба-яга из сказки Ванфеда — все прилетели в таежную явь. Фу, дьявол, а как жутко!
Поежился Ганька — страшно углубляться в черную, таинственную темень тайги. Размахивая головней, осторожно переступает дрожащими ногами. Огненная дуга щедро сыплет искрами. «И медведь, и нечистая сила — все испугаются искрящейся головни!» — подбадривает он себя. Наконец добрался до огромной кучи дров, заготовленной охотниками на зиму.