Подлеморье. Книга 1
Шрифт:
За Илингой, в березнячке, свистят рябчики.
А небо синее-синее! Солнце висит на нем и виновато улыбается всем, кого не может обогреть.
Снег пухлый, нежный, молочный — ложись и пей!
Чего это мужики сидят, молчат, курят? Вроде горе на них навалилось.
— Что ж плохого-то в снеге? — спросил наконец Ганька у отца.
— Смотри, снег в рост человека, задавил все наши ловушки. Где их найдешь? А которые и сыщутся, спробуй откопать.
— A-а, правда, бабай! — Ганька растерялся. Снег уже не радовал его.
Король взглянул на обоих и испуганно попятился назад.
Ганька удивленно вылупил глаза.
— Ты что, дя Король?
— Опять на своем языке тарабарите! Кажись, убивать меня сговор ведете?
— Пошто, дядя Король, худо слово баишь?
Шутник не вытерпел, расхохотался. Заулыбался Магдауль, рассмеялся Ганька. А вслед за людьми и юрта повеселела: тепло, с ласкоткой смотрит она на Ганьку.
— Ладно, чего унывать-то? Двое ловушки откапывать будут, а один с обметом [57] пойдет следить соболя, — улыбается Филантий.
57
Обмет — сеть для ловли соболя.
Качает головой Магдауль:
— С тобой, Король, шибко легко жить.
— А как же, Волчонок, иначе-то?!
— Верно, братка.
Откапывали только капканы, кулемки же пришлось рубить заново. Сколько пропало труда!
Ганька вспомнил Лобанова.
— Ванфед сказал бы: ради наживы купца мучаемся.
Магдауль сердито посмотрел на сына.
— При чем тут купец? Духи — хозяева тайги осерчали на нас, вот и несем наказание.
За день отец с сыном кое-как разыскали по затесам пять капканов и насторожили их на соболя. Ганька просто диву дается, как это отец ухитряется найти ловушки.
Вечером попили чаю, а ужинать не стали. Ждут Короля. Ушел на два дня, сегодня истекает уже четвертый.
— Харчишки кончились. Второй день голодом бедует в обмете. Если завтра не придет, искать пойдем. — Магдауль курит, смотрит в снежную темь.
— Ничо, он хороший охотник. Мясо добудет и будет жарить на рожне, — Ганька сам волнуется, да надо же и свое мнение высказать.
Магдауль сердито сплюнул, бросил на сына презрительный взгляд.
— Эх, хубунчик, болтаешь, как ушкан дикий. Знаешь ли ты, что есть соболевка? Этого не расскажешь. Да ты сам должен увидеть.
Внезапно тишину тайги разорвал дружный лай собак.
— Идет! Слава богине Бугаде! — замолился Магдауль.
А Ганька выскочил из юрты и заорал во всю мочь:
— Дя-а Ко-ро-ль!
Через минуту из темноты вынырнул человек и с шумом подкатил к юрте.
Долго, вяло освобождал Король от лыж ноги. С трудом распрямился. Покачнулся словно пьяный.
— Здоров, дя Король!
Человек молчал и, не стряхивая с одежды снег, сильно раскачиваясь, направился было к двери, но упал плашмя на твердый снег.
На крик Ганьки выскочил Магдауль. Они вдвоем кое-как освободили плечи Короля от тяжелой поняги, с трудом втащили охотника в юрту.
Минут через десять Король пришел в себя, выговорил со стоном:
— Пря… дай… спирту…
Магдауль вылил в рот товарищу немного спирта и тревожно смотрит на него.
— Пошто не жжет? а? — спросил Король.
У Ганьки радостно засверкали черные глаза.
— Как водица прокатилась.
— Ай-яй-яй, лицо терял! — Магдауль кинулся к котелку.
— Небось изменишься, ежели трое суток во рту росинки не было.
— Бедна Король!.. Ешь мясо жирна! Ешь!..
— Нет, не бедный! Соболька добыл!
— Уй! — Магдауль схватил руку друга, крепко пожал.
После ужина Филантий рассказал о своей охоте.
— …Такой варначина был! Каких я не видывал. Увел меня ажно под самый голец и забрался в россыпь. Обметал и сижу сутки, мучаюсь вторые, а он и носа не кажет. Сижу третьи, вдруг он выскочил и забегал вдоль обметища. Я за ним! Кричу, реву, вою, ажно лес стонет с испугу. Видать, варнак струхнул мово реву и кинулся в сеть — запутался в полотне, я тут и зацапал его…
Первые два дня Король плашмя лежал в постели. Магдауль с Ганькой ухаживали за ним, как за ребенком. Король даже матюгнулся:
— Я баба, что ли!
На третий день, бледный и исхудавший, Филантий встал на лыжи.
В этот раз они с Ганькой возятся с ловушками.
Магдауль пошел промышлять соболя с обметом.
— Реденько же стало соболя, а старый Воуль баил мне, что во времена его молодости их густо было, — Магдауль качает головой, рассуждает по таежной привычке вслух. — Э, паря, грех бедниться-то, за два месяца четырех собольков упромыслили.
К вечеру наконец обнаружил соболий след. По затвердевшим вмятинам на снегу определил, что соболь прошел за день вперед.
— Хошь и старенький набег, а идти надо, — решил Волчонок и покатился по следу, распутывая хитрые петли. Уже на закате солнца дошел до небольшой скалы, у подножия которой в россыпи заночевал соболь. Утром зверек вышел из запуска, сходил по нужде и не спеша поскакал вверх по ключу к гольцам.
«Сытый соболь. Следы крупные, двоит… Значит, самец», — заключил следопыт.
Близится закат. Ветер к ночи усилился, и тайга нудно стонет, наводя тоску и уныние. Великаны-сосны раскланиваются своими косматыми макушками. В густой хвое раздается тихий свист, а внизу царит тишина: сюда не достигнуть ветру, не раскачать тонконогую нежную елочку. Между крон видно, как разорванные тучи быстро несутся с севера на юг. Небо торопливо, прямо на глазах пламенеет, словно по нему разлилась алая кровь из разорванного волчьими клыками горла нежной изюбрихи.
Магдауль закурил и стал присматривать сухое дерево на дрова. В полугоре виднеются голые сучья и вершина засохшего на корню кедра.