Подменный князь. Дилогия
Шрифт:
По обе стороны от меня сидели отец Иоанн и диакон, тоже вполне невредимые, если не считать синяков на лицах. Кроме них, в помещении никого не было. Нас поймали и посадили втроем: я не знал, хорошая это новость или плохая.
— Кто это был? — задал я первый вопрос. Мой язык заплетался, и слова прозвучали невнятно. Однако священнослужители прекрасно поняли меня.
— Князь Владимир приказал сжечь огнем всех христиан в Киеве, — проговорил отец Иоанн. — Я видел его, он сам приехал посмотреть.
— Мы так и знали, — добавил Феодор, лежа на спине и отрешенно глядя в потолок. — Владимир давно собирался расправиться с христианами. Весь в
— Что ж, — вздохнул Иоанн, — отец не сумел, так сын за него совершит это.
Постепенно картина прояснялась. Когда я потерял сознание и нас схватили, священник и диакон видели самого князя Владимира, сидящего на коне поодаль и наблюдавшего за сожжением церкви и побоищем. Исполнителями были северные воины, тут я не обознался. Видимо, Владимир давно намеревался расправиться с христианами, раз приступил к этому делу почти сразу же, как только утвердил свою власть в Киеве. Но использовать для этого княжескую дружину или вызванное из Чернигова войско он не решился. Как-никак дружина была местная и черниговцы — близкие соседи, а христиане в Киеве жили уже давно. Многие язычники дружили с христианами или даже были их родственниками, так что при массовом убийстве христиан местные войска могли оказаться ненадежными. Тут лучше всего подходили северные воины, которым было все равно, кого резать, в надежде получить куш.
— Они сожгли всех? — поинтересовался я, опустив глаза.
— Всех, — спокойно ответил Иоанн. — Кто не сгорел и сумел выскочить сквозь огонь, тех подняли на копья. Деточки малые, женщины… Словом, все хорошо: все прямиком на небо пошли.
— Мучениками стали, — согласно и даже как-то радостно кивнул диакон. — Прямо к Богу отправились, в Царствие Небесное. Скоро и мы туда же пойдем.
При мысли о том, что Любава оказалась в числе погибших, я похолодел и сжал кулаки так сильно, что ногти впились в ладони. Не может быть! Не может все обернуться так бездарно! Неужели неведомая сила перенесла меня сюда лишь для того, чтобы отобрать первую любовь? Или для того, чтобы таким образом научить смирению? Но для этого вовсе не стоило таскать меня так далеко…
На мои расспросы о Любаве оба моих сокамерника ничего не ответили. Она их не интересовала, да, кажется, они уже вполне погрузились в собственные размышления. Твердости их духа и непоколебимой вере в благодать можно было бы позавидовать. Но я-то не был готов к смерти, тем более мученической.
«И вообще, — сказал я себе с раздражением, — при чем тут я? Выходит, что меня перетащили из моего времени в это лишь для того, чтобы я принял участие в местных разборках. А я совсем этого не хочу. Не готов, мне это не интересно. Что от меня надо?»
«А Любаву тебе надо? — тут же возразил я сам себе». Как говорится, Любава и эта эпоха идут в одном пакете.
Целый день я, забившись в угол, просидел на соломе, ощущая собственную растерянность и беспомощность. Феодор с Иоанном либо молчали, либо громко читали молитвы по-гречески, не обращая на меня внимания.
Один раз нам принесли поесть, и я убедился в том, что, по крайней мере, голодом здесь морить не собираются. Как мне предстояло узнать впоследствии, какие-либо пытки или иные формы мучительства здесь были совершенно не приняты. Если человек в чем-то виновен, возьми с него виру серебром или золотом. Если виновен сильно — убей его, он подлежит смерти. Но пытать, мучить голодом или еще как-то — это не приходило
Сообщив это, слуга тотчас умолк и ретировался: видно, ему строго-настрого запретили разговаривать с нами.
Так я снова оказался в доме Блуда, что совсем не радовало. Чудом спасшись от боярина совсем недавно, я угодил сюда же, но при еще более неприятных обстоятельствах.
Тучи сгущались над моей головой, и ощущение безвыходности, словно я бегу по замкнутому кругу, усиливалось с каждым часом.
Что нас ждет? Какова будет моя собственная участь? Жива ли Любава?
Сомнения мои разрешились уже ближе к ночи, когда уже знакомый слуга явился и приказал мне идти за ним наверх.
— Боярин зовет, — важно сказал он, и пока мы взбирались по лестницам наверх, бдительно следил за каждым моим движением. Еще бы: раз меня посадили в боярскую тюрьму, я был опасным злодеем. Скорее всего, даже колдуном, потому что о христианах в Киеве распространяли самые нелестные слухи. Шпионы Византии — это было самое легкое обвинение.
Против моих ожиданий, Блуд находился в самом благостном расположении духа и, увидев меня, даже расплылся в улыбке.
— Сбежать от меня хотел? — добродушно посмеиваясь, спросил он. — От меня в Киеве сбежать невозможно. Только хуже будет.
— Твоего человека, которого ты дал мне в провожатые, убил не я, — начал я говорить, но боярин остановил меня повелительным жестом руки.
— Конечно, не ты, — заметил он. — На тебя я и не думал. Ты не способен на такое: для этого нужно быть воином.
— Меня отбили воины, пришедшие с князем, — пояснил я, но Блуда не волновали такие пустяки. Откинувшись к тесовой стене, он внимательно рассматривал меня, стоящего перед ним. Блуд уже не в первый раз глядел на меня так изучающе, что заставляло меня волноваться. Как-никак, парень я молодой и собой ничего. Может быть, Блуду надоели его шестнадцать наложниц? Кто их тут знает, но этого я бы не смог перенести…
— Я даже знал, где ты можешь скрываться, — с довольным видом произнес боярин. — Только у христиан. Они — странные люди, и ты — странный человек. Где ж тебе еще быть? Я не приказал привести тебя, потому что знал — ты мне сам попадешься.
— А зачем я тебе, боярин? — решившись наконец внести ясность в этот вопрос, сказал я. — Ты раньше уже хотел оставить меня у себя. Теперь вот я тоже вижу, ты позвал меня к себе. Я ведь не сделал тебе ничего плохого и даже не замышлял. И вообще — я в Киеве посторонний человек. В то, что я могу тебя вылечить от болезней, ты сам не веришь. Так на что я тебе?
Мои слова только развеселили Блуда. Он смотрел на меня, как кошка, играющая с мышью…
— Ты все верно говоришь, — усмехнулся он. — Человек ты посторонний — это так. Правда, я не понимаю, откуда ты явился. Сдается мне, что совсем не из латинских стран. Это ты князю Вольдемару рассказывай: может, он тебе поверит. Но я — нет.
Блуд поковырял в зубах щепочкой, которую держал в руке, и, продолжая с интересом глядеть на меня, вдруг спросил:
— Кстати, а что ты думаешь о христианах? Ты сам — христианин?