Подметный манифест
Шрифт:
– Да что ты, душа моя, такое повторяешь?
– вмешалась обеспокоенная княгиня.
Волконский повернулся к ней и, не сразу справившись с волнением, произнес:
– Лизанька, друг мой… кабы я обнаружил, что против законного государя выступил… как же иначе бесчестие свое покрыть?…
– Ты же христианин, ты в Бога веруешь!
– не на шутку испугавшись, крикнула Елизавета Васильевна.
– Ты что же, душу свою навеки погубить бы решился?… Николай Петрович, хоть ты ему скажи…
– А как быть, коли честь погублена?… Уйди, сделай милость, не дамские это дела.
– Погоди, Михайла Никитич, - вмешался Архаров.
– Бибикова еще в апреле не стало - а про яд только теперь заговорили? Враки. Языки без костей.
И тут он понял, что не только это обеспокоило князя.
– Какие еще слухи шлют нам из столицы?
– Кабы только из столицы! Крепость Осу взял в осаду, да тут же парламентеров прислал: коли есть кто, видавший его прежде, пусть выходит и признает! Нашлись какие-то инвалиды, признали - а он среди своих казаков стоял, одет на казачий лад, в бороде. Признали его - и в крепость впустили! И дорога н Казань ему открыта! А взяв Казань, куда он пойдет? Как ты полагаешь?
– Не пойдет, - хмуро сказал Архаров.
– На Казани зубы сломает.
– А коли и там его признают?
Архаров прошелся по гостиной. Елизавета Васильевна встала с канапе, устремилась к нему, схватила за руку.
– Николай Петрович, батюшка мой, ты-то хоть в своем рассудке? Не может государь быть жив! Даже коли в Ропше кого другого задавили, а его спрятали - значит, потом, втихомолку, от него избавились!
– А коли бежал? Ведь и у него верные люди были!
– возразил князь.
– Ступай ты, матушка, да и Анюту забирай с собой.
– Нет, Михайла Никитич, я тут останусь, - сказала решительная княгиня.
– Ты все твердишь - голштинцы-де исхитрились его увезти! Да они и знать не знают, ведать не ведают, какая такая Башкирия на свете есть! Ты тогда с прусским королем дрался, а я-то в столице жила, я их помню! Никто его спасти не мог - уж коли Алехан Орлов за него взялся, так что твои голштинцы, что твои немцы?
И она смотрела на него, взволнованная беспредельно, так что Архаров, глядя на ее лицо, даже несколько смутился. Ввек бы он не сказал, что княгиня может быть так предана своему старому, усталому, высокомерному и растерянному супругу.
– До таких лет дожил… - прошептал князь Волконский.
– В мои-то годы…
– Ты, батька мой, государыне присягал, - напомнила княгиня.
– Николай Петрович, что ж это делается? Мне сегодня манифест злодейский привезли, показывали! Неужто найдутся такие бешеные, чтоб его в Казань и в Москву впустить?
– Бешеных на Москве немало, - согласился Архаров.
– Михайла Никитич, ваше сиятельство! Мои люди всюду, и на торгах, и в кабаках, и в банях, всюду следят, готовы всех смутьянов тут же выловить и к Шварцу в подвал доставить. Гарнизон московский никуда не делся. Коли беда надвинется - государыня еще полки пришлет. Этот маркиз Пугачев не может быть государем императором. Я покойного Петра Федоровича помню - он не стал бы вешать офицеров и стариков, он в офицерских жен стрелять бы не приказал. Да и манифесты окаянные… грамотнее бы он их сочинял.
– По-русски он плохо писал, уж я-то знаю, все больше по-немецки, а то и по-французски, хотя с ошибками, - отвечал князь.
– И верю тебе, и не верю. А наиболее всего боюсь для себя бесчестия.
Архаров только вздохнул - уж больно старого князя взволновал странный слух об отравлении Бибикова.
Потом Волконский, несколько успокоившись, показал письма. В них было мало утешительного - подполковник Михельсон маркиза Пугачева упустил, князю Щербатову догнать самозванца не удается. Ужин вышел печальный, чуть ли не скорбный.
А на Пречистенке Архарова ожидал сюрприз.
В доме был пойман неведомо как туда забравшийся дед Кукша.
Его привели в архаровский кабинет, поставили перед столом, и некоторое время обер-полицмейстер и костоправ молча и несколько озадаченно глядели друг на друга.
– Сам пожаловал, - молвил Архаров.
– Так время ж, - отвечал дед Кукша.
– Каждый день к нему не хожу, а вот сейчас самое время.
– А какого черта ты во втором жилье делал?
– Хворого искал, - недружелюбно отвечал костоправ.
– Пришел, стало быть, ремеслом своим заняться, а хворого-то и нет?
– уточнил Архаров.
– Думал, перетащили. Домина большой, мало ли где…
– А спросить? Полон дом дворни! Там же и спросил бы, что да как!
– Никого не случилось, - буркнул дед Кукша.
– Как в дом-то попал?
– Как всегда попадал - с черного двора.
– Так прямо и прошел, никто тебя не окликнул?
– А чего меня кликать, я всем ведом…
И верно - костоправа можно было всегда признать издали по удивительной полосатой бороде и желтой седине.
– Знал, что кобелей там более нет?
Дед Кукша не ответил. Может, придумывал, как бы поразумнее сказать, может, пытался определить истоки этого вопроса.
– Иван, Тишка, заприте его в чулане, да чтоб не ушел, - распорядился Архаров.
– Я дурного не сделал, чтобы меня запирать!
– заартачился костоправ и стряхнул с себя норовившую вцепиться в плечо руку. При этом особый поворот его стана не ускользнул от Архарова…
Обер-полицмейстер встал и вышел из-за стола.
– Ты, дед, хитер, да на каждую твою ухватку у меня две найдутся. Меня ведь тоже на Москве биться учили. Что, померимся силенкой?
– Стар я силенкой мериться, - глядя, как встал перед ним в известную у знатоков охотницкого боя стойку Архаров, отвечал дед Кукша.
– Вот то-то же. Ведите его вон. Завтра с ним разберемся.
Присутствоваший при сем Саша Коробов уставился на обер-полицмейстера с восторгом.
– Что, не понял?
– спросил его Архаров.
– Так это знать надо… Он своему костоправству на собственной шкуре, поди, учился. Где кулачные бойцы - там всегда такие вот дедки водятся, из бывших забияк. Многое, черти, умеют! Вели Никодимке вздуть самовар, что-то чаю захотелось.