Подметный манифест
Шрифт:
Страшная Ванина рожа с двумя черными дырками на месте ноздрей не выражала ни угодливости, ни простой глупости. Вдруг до Архарова дошло.
– А кот - я, полагаешь?
– Никуда он, ваша милость, не денется. Потому что крыса, - тут Ваня счел, что сделал для начальства все возможное, поклонился и, не дожидаясь обычного «пошел вон», скрылся за дверью.
– Потому что они - крысы, а я - кот, - пробормотал Архаров.
– Ну, пусть так… Абросимов! Где ты там шляешься?!
Абросимов доложил о расследовании дивного дельца. Нет хуже вора, нежели домашний вор, - и в благородном семействе все едва с ума не посходили, пытаясь понять, куда пропадают то серебряные ложки, то перстенек, то прекрасная немецкой работы табакерка. Правду разведал Яшка-Скес - барыня втихомолку сошлась со здоровенным кучером и тайно делала ему дорогие подарки.
Архаров не посмеялся, как следовало бы, он вообще слушал вполуха. Опять встал, прошелся по кабинету, опять сел. Что-то в разговоре с Каином было не так. Еще до того, как привели налетчиков.
Он махнул рукой - известный жест, высылающий всех из кабинета, - и остался один. Сперва беседа шла правильно. Разумно шла беседа. Потом же был некий сбой, после которого Архаров усомнился в своих действиях. Каин, отпущенный на волю, должен был повести себя как-то иначе… если бы не это дурачье!… Теперь все неправильное, что было в беседе, для Архарова сошлось клином, как сошелся пресловутый свет из поговорки, на обезумевших налетчиках, а правда оказалась временно недосягаема. И последние слова Каина - а мог ли старый бес сказать, уходя, нечто иное?
Будь он неладен! И с дружком своим, самозванцем, вместе!
Архаров посмотрел на стопки бумаг, вздохнул - проклятый самозванец и знать не желал, что в Москве и без него полно хлопот, и воровство, и грабежи случаются, и у полиции из-за него, подлеца, до многого руки не доходят. Задумавшись, обер-полицмейстер взял верхний лист со стопки, в коей, как сказал Абросимов, были записи опроса свидетелей по делу о новом воровстве, и уставился в него, не читая, погруженный в свои непростые раздумья.
Воровство было совершено шайкой - напали на купеческий склад, вынесли немало китайских шелковых материй. И, главное, приказчики этих людей видели! А не сообразили вовремя дать от ворот поворот. Ну и что они там наговорили?
Архаров читать страх как не любил, но сейчас ему захотелось поскорее узнать главные подробности дела. Он вздохнул, уставился в исписанный лист, и, шевеля губами, прочитал вслух:
– «Великим Богом моим на сем свете я, великий государь, император Петр Феодорович, из потерянных объявился, своими ногами всю землю исходил…»
Дальше читать не стал - и так ясно, что за грамота. Но с грамотой был какой-то непорядок, какая-то неправильность - и весьма значительная!
Архаров, зажмурясь, покрутил башкой, снова вытаращился на до отвращения знакомое начало подметного манифеста. И вдруг заорал не своим голосом:
– Эй, кто там есть?! Дементьева сюда! Шварца! Сейчас же!
За дверью раздался топот, крик «Дементьева в кабинет!», еще какой-то шум.
Архаров смотрел на манифест, от всей души желая… проснуться. Или же обнаружить в себе временное помутнение рассудка.
– Где старый хрен слоняется?!
– заорал он еще громче.
– Чтоб тут же сюда пригнали!
Опять топот пролетел по коридору, опять незримые архаровцы загалдели. Дверь распахнулась.
На пороге стоял старик Дементьев. Сделал два шага - да и бухнулся в ноги:
– Простите, батюшка, не погубите! Всю жизнь, всю жизнь служил…
Архаров даже несколько обрадовался - выходит, или сон, или помутнение рассудка, но уж никак не правда.
– Вставай и объясни внятно - что ты натворил?
– Сам не ведаю!
– с колен возопил канцелярист.
– Бегут, кричат! К господину Архарову тебя, кричат! Гневен, кричат, того гляди, пропишет тебе батогов! А я коли по старости описку сделал - так я заново перепишу! Дозвольте только переписать! А я более - ни в жисть, вовеки!…
– Какую еще описку?
– В государевом имени… в титуле…
– Вставай, Дементьев, - раздался знакомый голос, и в кабинет вошел Шварц.
– Тут тебе не Тайная канцелярия.
И, обратясь к Архарову, продолжал:
– Это он, ваша милость, видать, молодые годы вспомнил. Я-то знаю, где он служил.
Архаров посмотрел на коленопреклоненного Дементьева даже с некоторым уважением.
– Неужто?
– переспросил он.
По голосу и лицу начальства Шварц догадался, что обер-полицмейстер несколько смущен.
– А было бы вам, сударь, ведомо, что по меньшей мере три четверти дел, что Тайной канцелярией велись, выеденного яйца не стоили, - вдруг сообщил Шварц.
– Канцеляристов почем зря драли. Видать, и господину Дементьеву как-то досталось… Иной писарь в государевом титуле ошибется - подскоблит ножичком, выправит, и та бумага идет незамеченной из рук в руки, а иного на том ловят. Много дел, сказывали, было при государыне покойной Анне Иоанновне - когда государыню Елизавету в бумагах попросту «царевной» писали, а не «цесаревной». А то букву пропустят, а то еще в титуле слово забудут - как-то «Величество» написать забыли. А как-то было дельце - не знали, как и выговорить…
– С матерными словами, что ли?
– спросил Архаров.
– Еще хуже, нежели ругань по-соромному, сударь. Привезли из Тамбова некого дьячка. Как оно и полагается, пьющий человек. Когда из Петербурга рассылали указы о поминовении сестрицы покойной государыни Анны Иоанновны, царевны Прасковьи, ему пришлось тот указ переписывать. И он по дурости своей вместо «ее высочества» вывел «ее величества». Так и это еще не все. Вместо «Прасковьи» дурак дьячок «Анну» вписал. Получилось такое, что служащие вслух произнести боялись: октября не помню которого дня ее императорское величество Анна Иоанновна от временного сего жития, по воле Божией, преселилась в вечный покой. А государыня-то жива! И еще десять лет после того прожила. Потом, при государыне Елизавете еще того хуже вышло. Прямо в Кремле, в Архангельском соборе вечную память здравствующей государыне провозгласили - спутали «Анну Петровну» с «Елизаветой Петровной». А провозгласил сам епископ Лев, прозвания не помню. Ему плетей не прописали, а только от служения за старостью лет отставили, но вообще за таковые дела коли кому батоги доставались - считал, что дешево отделался. Больше все плети.
– Давно про такие дела не слыхано, - заметил Архаров.
– Царствие небесное государыне Елизавете Петровне, - и Шварц с самой неподдельной благодарностью возвел глаза к небу.
– Ваше счастье, сударь, что ныне более нет «слова и дела». Отменила его государыня, за что пошли ей Господь долгой жизни. Хлопот с тем «словом и делом» было поболее, чем с ворами и налетчиками. Один дурак уронит монету с портретом царствующей особы, другой дурак тут же вправе заорать «слово и дело!», а полиция - разбирайся, был ли злой умысел, или не было. А доносов получали - пудами мерили. И все по пустякам. У государынина указа край надорвали, кто-то, спеша мимо, остановиться слушать указ не пожелал, кто-то до того на свадьбе допился, что за здоровье государыни выпить был не в силах…