Подметный манифест
Шрифт:
– Ты не понял, Горелов!
– воскликнул Мишель.
– Я толковал ей, что проигрался в прах…
Тут лишь он, очевидно, задумался - как могли попасть к Терезе векселя, хранившиеся в Кожевниках?
– Ты и точно проигрался в прах, да не мне, а Перрену, - напомнил князь.
– И было это задолго до того, как мы в том веселом доме встретились. Тогда ты уж стал его компаньоном, Ховрин. Стало быть, я во всех твоих бедах виноват? Сколь трогательно слышать сие от господина, который месяцами живет в моем доме, которого после его нелепых затей выхаживают, как недоношенное дитя, мои слуги…
– Горелов, не я, а она носится с этими векселями, не имеющими более никакой силы! Она не поняла, Горелов!…
– Зато я понял. И слава Господу, что понял именно в сей час… Лечись, Михайла Иваныч, а нам более не по пути!
Князь устремился к двери, тяжелая епанча ударила остолбеневшую Терезу.
По лестнице простучали уверенные шаги - князь, очевидно, хорошо видел в темноте.
– Господи, какая же ты дура… - по-русски сказал Мишель.
– Все, все пропало, погиб я…
Тереза уже ничего не понимала. Коли векселя не имели более значения - для чего прислал их ей обер-полцймейстер?…
– Мишель, мой дорогой… - пробормотала она, - но ты же сам называл его обманщиком, ты же сам не хотел, чтобы он предъявлял векселя твоему батюшке, ты же называл немыслимые суммы…
– Кто тебя просил вмешиваться в это дело?!
– закричал Мишель по-русски.
– Это не бабье дело! Какие, к черту, векселя?! Засунь их себе!…Ты все погубила, что только могла погубить! Без него я ничего не могу! Все, все погубила!… Год трудов! Для чего я чуть не замерз насмерть в этом проклятом лесу?! Дура подлая!
До сих пор Тереза ни разу не слышала, чтобы мужчина так кричал, лупя при сем кулаком по своей постели. Немудрено, что она от неожиданности и великого непонимания онемела. Он же замолчал и тихо застонал от полного отчаяния.
И тут оба услышали шаги. Кто-то поднимался по лестнице, неторопливо, уверенно.
– Князь, князь!
– закричал Мишель по-русски.
– Я был неправ, я виноват перед тобой, но нам не время ссориться! Прости, Христа ради! Пусть все будет по-прежнему!
– Какой я тебе князь, сударь?
– спросил вошедший.
– Я не князь. Коли хочешь меня уважить, зови Иваном Ивановичем.
Мягкий и благодушный голос совершенно не соотвествовал такому появлению среди ночи и без спроса. Да и сам человек никак не походил на ночного грабителя - сразу можно было понять, что он уж в годах, да и, сдается, один.
– Как ты, дядя, сюда попал?
– удивился Мишель.
– Дверь внизу была открыта - что ж не войти… дико вы тут живете, и лба перекрестить не на что…
– Ты не закрыла дверь?!
Тереза хотела было ответить - он сам своими обвинениями помешал ей быстро спуститься и запереть лавку, но незваный гость заговорил снова.
– Ты, сударик, мне известен, ты графа Ховрина сынок. Давненько я тебя искал, вот и встретились…
– Сударь, это мой дом, я вас не звала… - сказала Тереза и замолчала, выронив конверт с векселями.
Гость достал из-под скромного коричневого кафтана два пистолета. А держал он их так, что даже хозяйка модной лавки поняла - стрелять обучен и при нужде - не побоится.
– Сядь, сударыня, к любовнику своему на постель, - отчетливо произнес этот Иван Иванович.
– Ты, сказывали, и по-русски славно разумеешь. Коли чего не поймешь - спрашивай, вдругорядь повторю. Э?
– Какого черта!
– воскликнул Мишель.
– Коли ты грабитель, так тут ничего для тебя ценного нет. Денег ровно столько, чтобы на неделю житья хватило, коли угодно - забирай их, дядя, и проваливай в тартарары! Дай ему денег, Тереза, и пусть убирается.
– Денег я тебе, сударик, и сам дать горазд. А пришел потолковать о деле. Глядишь, сговоримся. Ты на пистоли мои не гляди - без особой нужды стрелять не стану. А просто иначе ты меня слушать не пожелаешь - вот я их с собой и взял.
– Так ты от кого-то послан?
– спросил Мишель.
– Сам от себя я послан.
Лицо странного гостя освещено было плохо - он, видать, сам об этом заботился, избегая попадать в круги света от горящих свечек, одной - на бюро, другой - на табурете у Мишелева изголовья. Однако Тереза вгляделась в его лицо - лицо порядком пожившего человека со странной формы носом - словно бы наскоро слепленным из темного крутого теста. И лицо ей не понравилось.
– Ну так потолкуем? Э?
– наклонив голову по-птичьи вбок, полюбопытствовал гость.
– Ты у нас Михайла Иваныч, я Иван Иваныч, глядишь, договоримся.
– Ну, сказывай, для чего приплелся, - позволил Мишель.
– Тереза, молчи, ради Бога, не то опять…
Она поняла - Мишель боялся, что она опять сделает глупость. И запоздало кляла себя - вернее, двойственность души, от коей было ей столько хлопот. Одна часть этой души явственно ощущала в Мишелевых словах ложь, но вторая часть, первой наперекор, погнала Терезу спасать любовника, которому, видит Бог, решительно ничто не угрожало.
– А приплелся я издалека, из самой Сибири. И хотелось мне на старости лет пожить на Москве в тишине да благости. Однако взъелся на меня непутем московский обер-полицмейстер. Он мне, голубчик мой, немало насолил, да ведь и я не лыком шит. Донесли мне добрые люди, что дал-де он одной французенке денег на обзаведение, и лавку указали. Стал я узнавать - и сказали те добрые люди, что у французенки-де иной кавалер, имя назвали. Ну, думаю, дельце занятное. Еще стал вопросы задавать - кто таков, чем промышляет. Вот тут-то и порадовали меня добрые люди… Кавалер-то, сказывали, с французскими шулерами поладил, был им кум и сват, покамест полиция их не изловила. Вот я и думаю - а не подружиться ли мне с таким бойким кавалером? Мне обер-полицмейстер насолил, ему насолил, вот нам уж и нашлось, о чем потолковать? Э?
– Ты кто таков, Иван Иванович?
– спросил Мишель, не умея скрыть тревоги.
– Коли бы ты, сударик мой, знался с шурами да мазами, то по ухватке бы меня опознал, я смолоду наглым мазом был, клевым мазом, шуланным шуром. А ты из другого теста, да и молод, прозвания моего, поди, ни разу не слыхал. Слушай далее. Рассказали мне, что в родительском доме ты жить не желаешь, а слоняешься меж двор, аки шпынь ненадобный. Молчи, сударь, когда я говорю! И живешь-де все больше у его сиятельства князя Горелова-копыта. Князь-то меня, поди, помнит… Тут я, грешник, и подумал - а что, коли и князю обер-полицмейстер насолил? Поспрашивал кое-кого, и что же вышло?