Подметный манифест
Шрифт:
– Только это - и ничего более, поняла?
– Не поверит, сударь, я ее знаю - не поверит, - возразила Дунька.
– Ей пообещали, что будет там на первых ролях, вот она и подумает, что меня соперницы подкупили. Ты, сударь, театральных интриг не знаешь, а я от них едва с ума не сбрела.
– Она права, Николаша, - подал голос Левушка.
– Я тоже актерок знаю. Театральная девка за ролю душу продаст. Она из театра уходить не захочет, а только шум подымет…
Вдруг Архаров встал.
– Накликал! Вон и у нас опять шумят, - сказал он недовольно.
– Эй! Сбесились вы там, орлы, что ли?
Дверь распахнулась, влетел Яшка-Скес. Подрясник на нем был разорван по плечу, сумы уже не было.
– Ваша милость, аларм! В Сретенской обители, в подвале, склад оружия! Харитона убили, Устина, сдается, тоже! Демка остался следить - как бы не вывезли! Я насилу убрался - в воротах с каким-то иноком сцепился…
Левушка вскочил, едва не взвизгнув от восторга.
– Молодец, хвалю, - быстро отвечал Архаров.
– Тимофей! Всех - в ружье! Все важные задания - побоку! Ступай, выдай молодцам оружие.
– Слушаюсь, ваша милость, - отвечал Тимофей.
– Действовать открыто?
Архаров на миг задумался.
– А какого хрена ты через ворота шел?
– спросил он Яшку.
– Так, ваша милость, там, в обители, полно народу толчется, и коли бы я к дырке в заборе потащился, или бы к Рождественской обители через огороды, меня бы приметили. А я тихонько так к воротам пошел, бреду, бормочу, и тут этот кляп жеребячий хвать меня за подрясник!
– А чего бормотал-то, Яша?
– встрял Левушка.
– Чего-чего… Все они бормочут, ходят и бормочут, ну и я… чем я их хуже?… - несколько смутившись, произнес Яшка.
– Ты, Скес, матерился втихомолку, я тебя знаю, - положил конец прениям Тимофей.
– Так что, ваша милость, тихонько не получится. А что за народ?
– То-то и оно! Такие же они богомольцы, как я - папа Римский!
– после этого Яшкиного объяснения вопросов у Тимофея уже не возникало, и он лишь спросил Архарова, не умнее ли будет послать за полицейскими драгунами.
– Сашка, пиши… - Архаров продиктовал записку, подписал, и Макарка тут же с ней унесся.
– Откуда взялись эти богомольцы - догадался?
– спросил Левушка.
– Не догадался, а знаю. От Троице-Сергия. Мы в Ростокине к толпе пристычились, а те там уже шагали и вместе с нами в Сретенской на ночлег попросились. Потом мы насилу Устина отыскали… вот, извольте!
– Яшка достал из-за пазухи Устиново «донесение».
– Тучков, читай!
– тут же велел Архаров.
– Арсеньев, ты тоже послушай.
Тимофей, уже взявшийся за дверную ручку, остановился и выслушал все, что Устин накопил за несколько дней наблюдений.
– Гляди ты, - Архаров хмыкнул и покрутил носом.
– Не такой уж он и безнадежный, наш дьячок. Дуня, ты еще здесь?
– А что, сударь, не тот ли это Устин, что писарем у вас служит?
– спросила несколько обеспокоенная Дунька.
– Служил, матушка, бросил он нас, - с прискорбием сообщил Тимофей.
– В Сретенскую обитель подался всего Рязанского подворья грехи замаливать. Ни с того, ни с сего…
– Как же ни с того, ни с сего?
– удивился Яшка.
– Ты, дядя Тимофей, не слышал, что ли? Девка его какая-то послала через два хрена вприсядку! Вот он с горя и побрел спасаться!
Дунька ойкнула, вдруг засмеялась, смутилась и выскочила за дверь.
Левушка ахнул и остался стоять с разинутым ртом. Архаровцы переглянулись.
– А губа у дьячка не дура, - сказал Яшка.
– Дуня! Не кобенься!
– крикнул Архаров, и она вернулась, румяная до такой степени, что пришлось прижимать для охлаждения к щекам ладошки.
В Дунькиной жизни много всякого поднакопилось - она даже однажды ночью носила подбрасывать чужого ребеночка к богадельне на Никитской. Состоя при Марфе, она спозналась с десятком мужчин прежде, чем на Москву обрушилось моровое поветрие, а потом, служа госпоже Тарантеевой, участвовала в заковыристых театральных интригах, бегая с записочками и передавая изустно разнообразное вранье. В эту пору ее жизни Дуньку неоднократно пытались подбить на грех театральные служители, но она живо их раскусила - и тот, чьим долгом было зажигать и тушить свечи, столько же мог рассчитывать на ее благосклонность, сколько на должность российского посла при султанском дворе. Потом же Дуньку возвысил, сделав настоящей метресой, Гаврила Павлович Захаров, - тут-то она и поняла себе цену. Ее пытались от Захарова отбить, сулили деньги, но все это разбивалось, как волна о скалу, о Дунькино благоразумие, еще более укрепляемое Марфой. Она привыкла ценить женскую привлекательность в рублях: такой-то князь купил своей мартонке экипаж, а такой-то граф - всего лишь богатое платье, значит, любит свою девку менее, нежели князь - свою. Но в Дунькином мире такого не случалось, чтобы кто-то от неразделенной любви сбежал в монастырь, и она сперва от такой новости растерялась, потом рассердилась - вот ведь что за дурачество!
– а потом, уже едучи с Сергеем Ушаковым в Лефортово, всю дорогу думала - и до того додумалась, что никто до сих пор настолько ее не любил, чтобы с горя принимать постриг…
Обер-полицмейстеру было не до Дунькиных проказ, и он кратко внушил ей: сожитель госпожи Тарантеевой, кем бы он ни был, впутался в заговор, да такой, что по его милости придется теперь штурмовать обитель; кроме того, актерка, зимой пропавшая неведомо куда, статочно, была увезена в Санкт-Петербург, чтобы, подученная князем Гореловым, изобразить там некую высокопоставленную даму в маске, и за это актерство она сейчас может получить нож меж ребер и вечное упокоение в Яузе… Дунька, слушая, деловито кивала, и это Архарову понравилось - она запоминала доводы, которыми могла выманить глупую Маланью Григорьевну из театра, чтобы потом актерка дала в полицейской конторе замечательные показания. Опять же - Дунька даже не пыталась спросить, на каком основании Архаров приказывает ей исполнить свое опасное поручение.
Затем Ушаков и Дунька отправились выполнять приказание. Ушаков, заранее предупрежденный, отыскал знакомого извозчика, на которого можно было положиться, и они уехали в Лефортово.
Сейчас следовало отвезти Вареньку к Волконскому и отправляться с визитами по тем господам, чьи векселя отыскались в Кожевниках…
Архаров подошел к окошку. Вид у него был таков, что все в кабинете примолкли - и даже Тимофей, опять взявшийся за дверную ручку, встал в пень, не желая, чтобы заскрипели петли. Обер-полицмейстер явно собирался с духом, чтобы принять решение. И это ему с первой попытки не удалось.
– Тимофей, дождись драгун, пока ждешь - пусть тебе Яшка нарисует, где там что, - распорядился он. Умение рисовать план местности отличало многих шуров, как и умение запоминать подробности такого плана. Архаров знал, что где-то там за Сретенской обителью есть Рождественская, но о расположении обоих Кисельных переулков уже имел смутное понятие, а на Грачевке вовсе не бывал ни разу.
– Будет исполнено, ваша милость, - и Тимофей с превеликим облегчением покинул кабинет.
– Ну так едем, что ли, Николаша?
– спросил Левушка.