Поднебесный гром
Шрифт:
— Мамаша, попить бы чего-нибудь. В горле пересохло.
— Оксана, живо! Квасу! — распорядилась она, и девушка быстро метнулась к дому. Через минуту вернулась, запыхавшись, протянула ему глиняный горлач:
— Откушайте на здоровьичко.
Валерий с жадностью припал к горлачу, залпом выпил половину его и, блаженно облизываясь, перевел дух.
— Спасибо, невестушка. Никогда в жизни такого вкусного квасу еще не пивал. Забористый квасок!
— Это батька сахару сыпанул, вот он и забродил.
Стоять на ушибленной ноге было больно, и Валерий подобрал ее. Оксана так и зашлась
— Как аист!.. На одной ноге!.. Ой, лишенько!
…Снова зазвонил телефон. Волчок машинально потянулся рукой к трубке, но тут же и отдернул ее. «Наверное, опять Струев. Никак не дождется… Вот пристал, честное слово…»
Волчок схватил топор и начал распаковывать стенку. А телефон все звонил и звонил.
Когда стенка была уже собрана и поставлена на предназначенное ей место, опять раздался звонок. Волчок поглядел на часы: половина двенадцатого. «Неужели все еще слушают музыку?» Он поднял трубку, но телефон молчал. Оказывается, звонили в дверь. «Ага, понятно, не дождавшись меня, сами в гости пожаловали…» Он быстро подобрался, мельком взглянул на себя в зеркало — все-таки гости — и открыл дверь.
— Вам телеграмма, — проговорила женщина, закутанная в платок так, будто у нее болели зубы, — срочная.
«Встречай воскресенье, поезд сто пятый, вагон восьмой. Твоя Оксана».
12
Дома Ларису ждал гость.
— Вадька? — удивилась она и замерла у порога, обескураженная. Потом, точно не веря своим глазам, взглянула на мать и снова смятенно уставилась на худощавого длинноволосого парня. Тот переминался с ноги на ногу, сдержанно улыбаясь, молчал. — Здравствуй, Вадька! Какими судьбами? Надолго?
Вадим облегченно рассмеялся:
— Сколько сразу вопросов! Отвечаю в порядке поступления. Здравствуй. Еду на преддипломную практику. В резерве у меня одни сутки.
— Это хорошо, — сказала Лариса.
— Что одни сутки? — обиделся Вадим.
— Нет, вообще… А ты подрос, возмужал.
Вадим посмотрел на мать Ларисы. Та поняла — прошла на кухню. Воспользовавшись моментом, он обнял Ларису, чмокнул в щеку:
— Как я соскучился по тебе!
— Понятно. Поэтому так долго и не писал?
— Некогда было: много занимался.
— Знаю твои занятия: театры, девушки.
— Что ты, Лорка! — Он снова прижал ее к себе. — И дня не проходило, чтобы о тебе не вспоминал. А в театре тысячу лет не был.
Лариса легонько отстранилась:
— Сейчас мама войдет.
— Ну и пусть входит. Знаешь, для чего я приехал? Просить твоей руки. Сейчас же и попрошу! Так, мол, и так, дипломчик почти в кармане, отдайте за меня свою единственную дочь!
— Но прежде не мешало бы и меня спросить…
— Разве ты против? Мы же с тобой еще в прошлом году договорились…
— В прошлом году… Знаешь, сколько воды может утечь за год?
— Надеюсь, ты шутишь? — спросил Вадим.
— Нисколько…
— Но как же так, Лорка?! Не верю, не хочу верить! — Он наклонился к ней и все старался заглянуть в глаза, но Лариса отводила взгляд. — Ты меня любишь? Ну скажи, любишь? Хотя что я спрашиваю. Ты ведь сколько раз говорила мне это. Конечно любишь!
— Ты так думаешь? — От ее слов дохнуло колодезной стынью.
— Да, ты изменилась, — понял наконец Вадим и надолго замолчал.
Был он строен и свеж, кареглаз и улыбчив, с мягкими женственными чертами лица, и Ларисе припомнилось, как все девчонки из ее класса были влюблены в него, тогда уже выпускника школы, а он никого не замечал. Так и уехал в университет, в Москву, не осчастливив своим вниманием ни одну из своих тайных поклонниц.
А в прошлое лето Лариса увидела его на танцплощадке в городском парке, куда каждую субботу бегала со своими подругами. Он отрастил длинные волосы, спадавшие почти до плеч, и, тихий, с грустными, мечтательными глазами, казался ей необыкновенным, не похожим ни на одного из парней.
Она первая отважилась пригласить его на танец, он обрадовался, а потом, на зависть подругам, до конца вечера танцевал только с ней одной. Когда танцы кончились, Вадим и Лариса далеко за полночь прогуливались по аллеям парка и опустевшим улицам.
Она жадно расспрашивала его о Москве, об учебе в университете, о его жизни вообще, и он с удовольствием рассказывал. Говорил о том, что есть перспектива остаться в столице, о заманчивой возможности учиться дальше в аспирантуре, потому что он решил посвятить свою жизнь науке. Собственно, он и сейчас уже занимается разработкой одной важной проблемы, о которой, правда, распространяться еще преждевременно, но все равно он своего добьется. Ей было и лестно, и страшновато, что она, наверное, выглядит в его глазах провинциалкой. Боялась даже рот раскрыть, чтобы не выдать своей ограниченности, и только слушала, а ему, видимо, пришлась по душе эта почтительная робость девушки.
Бойкий, острый на язык, Вадим оказался довольно робким в любовных делах, потому что ни в первый, ни во второй вечер даже не сделал попытки поцеловать ее.
Лариса первая поцеловала его. Это ему понравилось, и теперь, встречаясь с ней, любил больше целоваться, чем разговаривать. Он стал частым гостем в их доме и нравился Надежде Павловне своей скромностью. Ведь она, как все матери, ревниво оберегала свою единственную дочь; остерегаясь, как бы какой-нибудь шалопай не сломал ей жизнь…
Но прошел год, и в жизнь Ларисы ворвался Аргунов. Ворвался так неожиданно, почти случайно — и бурное половодье затопило, закружило, укачало, обрушило все берега: не выплыть, не вылезти из этого половодья ей теперь, мчаться, нестись, кружиться!..
— Что с тобой, Лариса? Ты такая бледная.
«Вадька, Вадька, знал бы ты…»
Из кухни показалась Надежда Павловна.
— Лора, приглашай гостя к столу.
— Проходи, Вадим, — сдержанно произнесла Лариса, а сама подумала: «Меня же Андрей ждет».
Вадим покорно поплелся к столу, сел, как-то жалко ссутулился. В его позе появилось что-то глубоко подавленное, тоскливо-безысходное.
Ларисе стало жаль его. Но как объяснить ему, что понравился ей другой человек, полюбился — и все тут! Любовь ведь это как бездонный омут: втянул, поглотил в себя — и никакими силами не вырваться… Впрочем, она и не хотела вырываться.