Подполье на передовой
Шрифт:
– Кстати, на будущее: не обходите немецкие объявления, приказы, - сказал Степан Григорьевич, - и старайтесь при каждом удобном случае раздобыть бланки, документы, справки, пропуска и другие официальные бумаги с немецкими печатями и подписями. Все пригодится. Слушайте, что они пишут в этом приказе. Аза, читай.
Аза разгладила рукой смятую бумажку и стала медленно читать.
"Приказ военного коменданта.
Германское командование доводит до сведения жителей города о нижеследующем: саботаж на производстве, злостный невыход на работу, хождение по улицам сверх установленного часа, хранение и ношение
За нарушение настоящего приказа - расстрел. В случае убийства хотя бы одного немца в каком-либо квартале весь квартал будет выжжен, а население его арестовано".
За дверью скрипнула половица. Все прислушались. Кто-то осторожно удалялся по коридору. Борис метнулся к выходу.
– Спокойно!
– строго остановил его Островерхов.
– Не надо выглядывать. Это Бабкин. Запомните на будущее - у нас больше никому не появляться. Для наших встреч надо подыскать другую квартиру.
– Так, может, у нас бы и собираться, - предложила Семикина.
– Улица тихая, соседи хорошие.
– Подумаем, - сказал Островерхов.
– Есть еще одна квартира, - начала было Аза.
– Хорошо, потом обсудим, отдельно, - перебил ее Островерхов.
– На сегодня все, друзья. До свидания. А ты, Дарья Петровна, задержись.
Подпольщики бесшумно покинули комнату. Дарья Петровна пересела поближе к Островерхову.
– Ты Азе сказал: "отдельно обсудим". Не доверяешь?
– Пустое говоришь, Дарья Петровна. В нашем деле осторожность - главное. И насчет недоверия выбрось из головы. Конспирация - особая штука. Своего рода наука. Я её в девятнадцатом прошел и потом... в истребительном батальоне, так сказать, курсы усовершенствования закончил. Каждый подпольщик должен знать об организации только то, что положено ему знать, и не больше. И никаких обид, ясно? Тебе многое могу сказать - ты член нашего штаба. И Аза. "Отдельно, обсудим" - это я сказал, намекая ей на молодежь нашу. К тебе доверие полное. Потому и квартиру твою делаем явочной. Пригласим к тебе завтра днем, часа в три, Студеникиных, Слезака, Логвинова. Их ты знаешь. И еще кое-кого.
– Я их не знаю?
– Пока нет. Тебе все Аза завтра передаст. Утром пришлю. И пароль, и приметы людей, каких ты не знаешь, и насчет охраны. Иди, не беспокойся. А люди верные. Наши. Например, Карпов. Его я знаю по истребительному батальону. Меня с ним познакомила Анна Зотовна Авдеева. Помнишь ее мужа Николая Паршикова? С ним мы были вместе на подпольной работе в гражданскую. Анна Зотовна тоже в нашей группе. Она рекомендовала и Карпова. Кстати, его мне советовали внедрить в охранное отделение к немцам. Одним словом, люди верные.
– Ну, выздоравливай, Степан Григорьевич. Врача-то звал?
– Да, вот хорошо, что напомнила. Ты знаешь врача Петрову из железнодорожной больницы?
– Марию Петровну? Господи, да кто ее у нас не знает? Очень душевная женщина и врач хороший...
– Так вот, Петрова зарегистрирована на бирже труда и. работает в больнице...
– На немцев?!
– ужаснулась Семикина.
– Спокойно, Петровна. Что значит: на немцев? Я ж не немец, а она меня лечит. Вот посмотри, какое она мне выдала удостоверение.
– Островерхов достал из-под подушки тетрадный листок в клеточку, исписанный уверенным косым почерком.
Дарья Петровна прочитала вслух:
– Больничное удостоверение. Выдано настоящее больному Островерхову Степану Григорьевичу, рождения 1890 года.
Островерхов перебил ее:
– Заметь - постарше на восемь лет меня записала. И дальше: прибывшему из заключения в больном состоянии...
"...Болен крупозным воспалением легких, работать не может и освобожден от работы с 10/9 по 25/9-42 г.
Удостоверение больничное выдано для предъявления в бюро труда. Ввиду отсутствия больницы больной Островерхов С. Г. находится на излечении па дому под наблюдением врача.
Врач железнодорожной больницы".
– О заключении врач придумала? Островерхов улыбнулся.
– Потом она приходила еще и сделала вот эту приписку, в уголке... На, посмотри.
"Больной Островерхов С. Г., - читала Дарья Петровна, - находится в болезненном состоянии, не может работать и освобождается от работы с 25/9 по 5/10-42 года".
– Вот и рассуди: на кого работает Петрова, - сказал Островерхов.
– Думаю, к ее помощи нам придется прибегать не однажды. Но на всякий случай прислушайся, что о ней люди говорят... И в полиции могут оказаться наши люди.
– Ох, Степан Григорьевич, поперепуталось все и в голове и в жизни. Трудно, Степан Григорьевич...
– Ну-ну, не раскисай, Даша. Такая, видать, судьба у нас; все трудное в жизни нам достается.
Переполох
в полиции
Господин Кроликов, шеф полиции северной частиц Новороссийска, был расстроен. Час назад он получил очередной нагоняй от начальника гестапо северной части города господина Людвига Гофмана. Бранные слова обрушивал на своих подчиненных шеф полиции. Он не стеснялся в выражениях. Подчиненные смотрели на него с некоторым любопытством. И начальник отдела политического сыска Сперанский, плотно усевшийся в мягкое кресло, и палач при полиции для допросов и пыток Саркисов понимали своего шефа: ему всыпали и, что вполне возможно, не дали рта раскрыть. Теперь у него наступила разрядка. Ну, что ж, пусть отведет Душу.
– Господин Гофман недоволен вашей работой, - выкрикивал Кроликов.
– Вы не оправдываете доверия, оказанного вам германским командованием... Полтора месяца вы не можете навести порядок... Полтора месяца. Есть причина для недовольства вами.
"Врешь, - думал Сперанский, - это твоей работой недоволен господин Гофман".
– Вы просто лентяи и трусы. Или еще хуже - тайные пособники большевиков и партизан, - распалялся Кроликов.
Саркисов недовольно поерзал на стуле. Сам, мол, трус и слюнтяй. И нечего перекладывать на других.
– Да, пособники!
– кричал шеф.
– Иначе чем прикажете объяснить появление этих грязных листовок не только в городе, но и в казармах охранного батальона?
– Кроликов схватил со стола и потряс в воздухе листком серой бумаги.
И Сперанский, и Саркисов внешне никак не отреагировали на красноречивый ораторский прием шефа. Они знали, о чем идет речь. Еще вчера к Сперанскому пришел его сотрудник Васильев и, протягивая ему листок, доложил, что нашел его у себя на рабочем столе после обеда.